Ключ дома твоего

... Ида Розембаум уже двадцать минут стояла в подъезде дома напротив бульвара. Отсюда ей хорошо был виден вход на лодочную станцию, перед которым все это время с букетом роз стоял высокий молодой человек в модном, белом парусиновом костюме. Когда он пришел, Ида не знала, но когда она подошла к бульвару за пятнадцать минут до назначенного времени, Фархад Велиев уже стоял там. Она решила прождать еще пять минут, - девушке неприлично приходить вовремя, но и слишком опаздывать не нужно. Десяти-пятнадцати минут вполне достаточно, чтобы он поволновался, это укрепит отношения, больше, как говорила ей мать, опасно, можно убить в мужчине всякое желание. И хотя она горела от нетерпения быть с ним рядом, заглянуть в его угольки глаз, найти в них как в зеркале свое отражение, прочитать в них, как она любима и задохнуться в облаке обожания, исходящего от него, окутывающего ее, успокаивающего и поющего для нее бесконечную серенаду, она твердо следовала установившимся традициям. Она удивлялась себе, как она могла жить раньше без него, без его слов, без его присутствия, без этих глаз, обожающих ее. Все эти полтора года, что они встречались, прошли для нее словно сон, как один вечный вальс, в котором они кружились не переставая. И чего только не перенесла она за это время: слезы матери и упреки отца, нескончаемые нравоучения, угрозы и наказания в виде закрытых дверей, отобранных туфель, обид и истерик... Наконец, родители сдались. И хотя Фархадик, как теперь называла его Инесса Львовна, стал частым гостем в доме Исаака Самуиловича, отношение к нему было двойственным. То, что он был неглупым, образованным и серьезным молодым человеком, признавалось всеми, но все это для профессора Розембаума было вторичным, а на первом месте было то, и это его весьма удручало, что Фархад не был евреем. Год назад сам Абрам Моисеевич, известный во всем Баку антиквар, свекр его старшей дочери Сары, с двумя уважаемыми в их кругу людьми пожаловал к нему в гости и после долгого разговора, наконец перешел к сути своего визита.

- Ты знаешь, Исаак, как мы все любим тебя?

- Спасибо на добром слове.

- И знаешь, что твоя беда, это и наша беда.

- Знаю, но я теряюсь в догадках. О какой такой беде речь?

- А дочь твоя, красавица наша, Ида?

- Разве она в беде?

- А если нет беды, зачем держишь ее? Почему отказываешь сватам? Дважды уже Гинзбурги обращались к тебе, и оба раза не было твоего согласия.

Покраснел Исаак Самуилович, опустил голову.

- Если думаешь, не знаем почему, не беспокойся. Город маленький, всем все известно. И мы не одобряем ее. Ты это знай.

- Сколько раз я беседовал с Идой, ругал, не слушается. Вскружил ей голову этот чекист.

- Не нам тебя учить Исаак, сам понимаешь, нельзя допустить, чтобы Ида пошла за него. Хочешь, мы сами с ней поговорим?

- Нет, сам как-нибудь разберусь.

Но события, развернувшиеся впоследствии, заставили не только Исаака Самуиловича, но и всех его родных надолго забыть свою заботу о сохранения чистоты расы. Один за другим грянули по стране разоблачительные процессы, и многие, стоявшие в Москве на самых высоких постах в партии и правительстве, на кого всегда надеялось большинство друзей Исаака Самуиловича, были признаны зачинщиками антисоветских дел, и несмотря на то, что большинство из них, "чистосердечно" раскаявшись на суде, просили о пощаде, многие из них все же были расстреляны. По всей стране развернулась "охота на ведьм" за разоблачение заговоров. Иногда казалось, что вся страна окутана сетью шпионов, вредителей и врагов. Исаак Самуилович спешно, но тайно ото всех, уничтожил все письма, открытки, книги с дарственными надписями от многих известных в стране людей, которыми он когда-то гордился, которые хоть каким то образом могли теперь скомпрометировать его, уличив в каких-либо отношениях с уже уличенными "врагами советской власти". Начав эту чистку, он не остановился на достигнутом, а на всякий случай уничтожил и другую половину своего личного архива, к которому эти люди никакого отношения иметь не могли. Теперь он был относительно спокоен никаких уличающих его документов на виду. За это время он позабыл от страха и о своей дочери, и хорошо поразмыслив, решил не вмешиваться в ее отношения, предоставив времени самому все поставить на свои места. Время и вправду все расставила по полочкам, но совсем не так, как того хотел бы профессор Розембаум.

Уже через неделю после визита Абрама Моисеевича он попросил Иду после очередного громкого, но безрезультатного разговора, пригласить в дом на субботу этого своего ухажера. Фархад Велиев пришел точно в срок, к трем часам, минута в минуту: настенные часы еще не отбили время, как зазвенел дверной колокольчик. Дверь открывала Ида, и сдержанно, - при отце показать свою радость при виде Фархада она не посмела, - пригласила его в дом. На пороге той самой комнаты, откуда впервые впорхнула в жизнь Фархада Ида, теперь стоял, торжественно одетый по этому поводу Исаак Самуилович, и заложив одну руку за жилет, прищурившись, внимательно разглядывал вошедшего. Он и раньше видел этого человека, но тогда, когда он передавал ему ампулы с обезболивающими препаратами, на этого человека он не обратил внимания. Он был для него никем, так, мелочью, курьером, посредником, без которого нельзя обойтись в большом деле, но о существовании которого сразу же забывали. Теперь он разглядывал его подругому и, надо сказать честно, увиденное его разочаровало. Не потому, что Фархад Велиев ему не понравился, скорее наоборот, просто он понял, что от него Ида не отступится. И тогда он решил тянуть время. И как только Фархад начинал намекать о женитьбе, у него находились сотни причин, чтобы отложить ее. Правда, тянуть до бесконечности тоже невозможно, и Исаак Самуилович это хорошо понимал и почти уже смирился с неизбежным, к тому же жена его, Инесса, дочь свою поддерживала и выбор ее одобряла. Эх, что им женщинам, с грустью думал профессор, разве придется им выслушивать обидные слова от родственников и друзей, сносить осуждающие взгляды Абрама Моисеевича и его окружения...

В последнее время Фархад стал частым гостем в их доме, и Исаак Самуилович привык к его присутствию за столом и уже больше не облачался в его присутствии в свой лучший костюм и не пытался, как он часто делал в первые дни "экзаменовать" его, стараясь поймать его впросак и, выставив в глазах Иды в смешном виде, может хотя бы так остудить ее страсть. Не помогло. Фархад был достаточно умен, начитан, а тем, в чем он не разбирался, так искренне интересовался и просил Исаака Самуиловича это ему объяснить, что профессору приходилось нелегко. Слушать молодой человек умел, а вопросы задавал настолько каверзные, что не раз ставил Исаака Самуиловича в неловкое положение. Кроме того, Фархад превосходно говорил на немецком и усердно изучал испанский, чем окончательно расположил к себе Инессу Львовну, обожавшую Шиллера и Гете.

Уловив момент, когда Фархад отвернулся к морю, Ида выскочила из своего убежища и перебегая улицу, прямо побежала к нему навстречу. Легкий ветерок, дувший с моря словно парус, раздувал ее новый розовый сарафан, со столь кокетливым вырезом, что мужчины, проходящие мимо, забыв про дам, висящих на их руках тяжелым грузом прошлых грехов, останавливались, пораженные этим прекрасным видением. И как всегда, Ида снова испытывала необъяснимое волнение, видя как Фархад смущается в ее присутствии, как неловко он протягивает ей цветы, говорит что-то невпопад, но глаза, глядящие на нее - поют, ласкают, греют и обнажают.

- Ну, так что же такое важное ты хотел мне сообщить, что отказался прийти к нам? - с деланной строгостью в голосе спросила Ида, хотя глаза ее говорили обратное.

- Да так, ничего. Потом поговорим, - пробормотал тихо Фархад, затем посмотрев ей прямо в глаза, улыбнулся, - Ты сегодня прелесть!

- Правда? Я так боялась, что ты рассердишься!

- Почему?

- Ну, я думала, скажешь, что за декольте такое, чтоб я этого больше не видел.

- Нет, мне нравится, - улыбаясь ответил Фархад. - И я хотел бы это все, и не только это, видеть каждый день, - добавил он многозначительно, от чего Ида покраснела и чуть не задохнулась от счастья. - Но, ... только я один. Без этих глазеющих мужиков, которых я готов убить.