Понурый Балтия-джаз

Тармо не хотел разговаривать. Скрючился, отвернувшись, спиной ко мне.

- Где твоя студия? - спросил я его.

Он назвал адрес, который невозможно было ни повторить, ни, тем более, запомнить. В восточной части кольцевой магистрали. Как я понял, в районе пересечения Тартуского и Нарвского шоссе.

- Заруби на носу, Тармо, друг! - сказал я. - Шаг в сторону и даже прыжок вверх от восторга будут наказываться физическим воздействием. Оплеуху ты получил за несанкционированный телефонный звонок. Следующая зарубка на носу, если понадобится, окажется намного серьезней. Вник?

- Вы законченная свинья, - сказал он, вызывая невольное уважение верностью принципиальным представлениям о человеческой порядочности. - Вы свинья, вы должны это знать. Вы меня бьете. Без видимых причин. Я уступаю животной скотской силе. Ну, что же вам нужно от меня? Ну что? Удовлетворить инстинкт к избиениям? Вы законченная свинья навсегда...

- Аппаратура твоя на ходу? Проявители разлиты по ванночкам?

- Ну?

- Ну - да или ну - нет?

- Да.

- Вот бумажка, напиши адресок печатными буквами, мне тяжело давалось учение... Ты совершенно прав, я не интеллигентный человек. И потом полежи, наберись сил в багажнике, пока я буду рулить. Предстоит работенка. И я тебе за неё заплачу.

- Я не работаю дешево.

Он вывел печатными буквами адрес, испачкав кровью блокнот и сделав липким мой шариковый "Паркер".

- Представь, другие тоже, - сказал я и захлопнул багажник, чувствуя, как поднимается в моих глазах рейтинг бармена после обмена мнениями относительно исключительно рыночного подхода к стоимости наших услуг.

Устраиваясь за рулем, я опробовал рычажок пуска дымовой завесы. До кольцевой перехвата можно ждать где угодно, а где точно, я представления не имел.

Добрались мы, однако, без приключений. Я проверялся каждые два-три километра, меняя направления, останавливаясь и заезжая во дворы.

Логово Тармо располагалось в полуподвале школы, в которой, судя по вывеске, преподавание велось на русском и уходило теперь само по себе в небытие. Спрос на великий и могучий пропал, и верхние этажи отошли в наем частным конторам, а нижнее помещение Тармо прибрал под студию.

В двух просторных залах с узкими окошками под низким потолком тянулись бельевые веревки. Сотни фотопленок, подвешенных на прищепках, раскачивал сквозняк. Залы были смежными, и в конце второго имелись ещё две комнаты: светлая - съемочная и кабинет одновременно, и темная - лаборатория для проявки и печати. В съемочной-кабинете громоздились светильники и треноги с камерами, вдоль стены впритык стояли четыре разнокалиберных дивана. В беспорядке валялись разноцветные подушки, валики и комки постельного белья вперемежку с пучками пластмассовых цветов, пестрыми телефонными аппаратами без проводов и мягкими игрушками. Детский велосипед вверх колесами был приклеен скотчем к накаченному из его насоса, стоявшего здесь же, бутафорскому презервативу с надписью "Скажи СПИДу "нет" ради будущего ".

В конторе имелась галерея образцов предлагаемой продукции.

На огромной фотографии престарелая римская матрона со скучным лицом отдавалась в позе "опрометчивой собачки" черному рабу, чей лоб и подбородок бороздили морщины, схожие со свисающими складками живота партнерши. Название, выведенное фломастером, оповещало: "Когда Цезарь за Дунаем Момент Истины". Далее заросший седым волосом орангутан давил тушей побледневшую нимфетку. Ее разбросанные в стороны ножонки и ручонки казались лепестками растерзанного цветка. Название: "Возвращение Европе невинности" И тому подобное. И так далее.

- Роскошное искусство, верно? - спросил я парня. - Высокое... Матисс, то есть Ренуар, Ле Корбюзье, Кьеркегор, Лосский и стиль вампир... Новое искусство на службе нового народа! Ван Гог и Мопассан кануна третьего тысячелетия и заката христианской этики... Фальшивых банкнот, случаем, не выпускаете? Я бы приобрел мешочек...

Глаза Тармо округлились и зажмурились, будто я замахнулся.

- Что вы городите? Что вы городите? Какие фальшивые банкноты!

- Тебя задело, а? Да не бойся...

- Давайте материал, - сказал он, от злости ещё больше гнусавя в распухший нос. - Мопассан - это классик литературы, а не живописи!

- Тармо, дружок, ты злишься и ненавидишь меня. Это нехорошо, потому что может сказаться на качестве твоей услуги, а если ты испортишь полкадра, последствия трудно представить. Тебе ведь не хочется лишиться всего того, что есть в этой студии, а? Вдруг сгорит по причине замыкания в электросистеме софитов? Обгорелый скелет не позволит экспертизе определить, насколько ты был пьян, сотворив аварию, да и вообще - принадлежат ли обуглившиеся кости тебе, твоей собачке или твоей модели... А?

- Пятьсот крон, - сказал он.

Я протянул ему пленку.

- Двести пятьдесят. Ты только проявляешь ролик. Печатать я буду сам. Расчет после работы. Предоплаты не делаю.

Зазвонил телефон.

- Ты здесь не один, говорить долго не можешь! - приказал я.

Он вдруг всхлипнул.

- Прекрати разводить сырость! - прикрикнул я. - Ты что, голубой, что ли?

Тармо всхлипнул вторично. Кивнул.

- Но это не имеет отношения... Звонок этот иное, не личное. Это контрольный звонок. Я не явился на свидание, - сказал он. - Деловое.

- К Марине Бургер?

- К Марине Бургер.

Ну вот, слава богу, слова сказаны.

- Не бойся, я не выдам даме... что ты голубой. Ха! Сними трубку и скажи, что у тебя случился понос. Пошлый понос. Давай!

- Нас могли видеть... как я садился в машину.

- Никто нас не видел... И прекрати шептать! Подслушивать некому... А если и видели, объяснишь, что возникла скупая мужская любовь и нам приспичило удалиться под сень твоей студии.

Телефон звонил.

- Сними же трубку, любимый!

- Алло, - сказал убитым голосом Тармо. Марина на другом конце провода, наверное, подумала, что её агент разговаривает под дулом пистолета. - Я был в туалете... Желудок. Внезапно... Нет, он не заходил, я не видел этого господина... И этот не появлялся в баре... Пожалуйста, извините. Я хотел бы перенести встречу... Спасибо.

Он повесил трубку и посмотрел на меня в упор.

Я подмигнул ему:

- Спрашивала обо мне, так?

- И ещё о другом. Поменьше ростом, чернявый, в картузе "под Жириновского". Мне, кажется, она подозревает... Что будет, если правда выйдет наружу? Что со мной будет? Она убьет меня!

- Что будет? Останешься в живых и будешь получать ежемесячно триста, а может, и четыреста крон, когда я уеду. Фактически ни за что. Нужны всего лишь копии всего того, что передаешь мадам Бургер. Возможно, к тебе за ними вообще никто не явится. Всех и дел-то! Двойная игра. Не ты первый, не ты последний.

- А как же я буду получать деньги?

- Это деловой подход... Сообщат номер счета. Кроме того, я разрешаю тебе рассказать мадам Бургер про новую сердечную привязанность и попросить за откровенность прибавку. Она непременно заплатит... Вот твой второй выигрыш... Мы помирились, а? Пошли работать!

Пленку после проявки я просушивал сам. Попросил наладить увеличитель, сделать свежие растворы, приготовить бумагу большого формата и, выпроводив Тармо из лаборатории, велев ему сидеть у двери на случай техпомощи, остался один. Начал с завершающих кадров.

Хорошо, размышлял я, пока срабатывал проявитель, хорошо, что они - кто бы они ни были - все ещё собираются меня убить. Хорошо, что не предпринимают попытку перекупить. Это означает две вещи: первое - что я по-прежнему главное препятствие на их пути к цели и второе - что они продолжают следовать своему изначальному плану.

Сквозь темно-янтарный раствор со дна белой ванночки на меня смотрел мой будущий убийца.

Я промыл фотографию и прикрепил её зажимом к бельевой веревке. Определенность повышает настроение. Было приятно, что в красноватом сумраке, пока я печатаю остальные снимки, меня рассматривает через оптический прицел лицо кавказской национальности. Складка на щеке, прижатой к прикладу снайперки, напоминала складки на телах героев в творении Тармо о задунайском отсутствии Цезаря.