Джаз

Тони Моррисон

Джаз

***

А-а, я знаю эту женщину. Она жила со своими птичками на Ленокс– авеню. И мужа ее знаю. Это который влюбился в восемнадцатилетнюю девчонку, да еще какой-то потусторонней немножко безумненькой любовью, и так ему было грустно и хорошо, что он застрелил ее, просто чтобы удержать чувство. Когда жена – ее, кстати, зовут Вайолет – пришла на похороны посмотреть на девчонку и полоснуть ее по лицу ножом, ее повалили на пол, а потом вышвырнули из церкви. Она бежала, бежала по снегу, а когда добралась до дома, достала всех своих птичек из клеток и выпустила из окна – летите, мол, или замерзайте – и даже попугая, который умел говорить «Я тебя люблю».

Она бежала по снегу, а следы ее тут же заметало – такой был сильный ветер, и никто сначала не знал, в какой именно дом на Ленокс-авеню она вошла. Но все мы, конечно, знали, кто она такая, еще бы, ведь это ее муж, Джо Трейс, застрелил девчонку. До суда дело не дошло, потому что ни один человек, собственно, не видел, как это случилось, а тетушка убитой не захотела тратить деньги на беспомощных адвокатов и развеселых ребят– полицейских, – все равно уже ничего не исправишь. К тому же ей рассказали, что тип, убивший ее племянницу, плакал весь день, так что у него с Вайолет жизнь была теперь почище всякой тюрьмы. Несмотря на весь шум-тарарам, устроенный Вайолет ее имя возникло на январском заседании Салемского женского клуба, когда обсуждали тех, кто нуждается в помощи, но большинство проголосовало против. В таких обстоятельствах нужно уповать на молитву, но никак не на деньги, а муж у нее вполне дееспособный (хватит ему киснуть да жалеть себя), вон семейка со 134-й улицы, так те потеряли в пожаре все, что у них было. Клуб решил кинуть свои силы на погорельцев, а Вайолет пусть сама разбирается.

Она ужасно тощая, эта Вайолет, и пятьдесят ей уже, но выглядела она недурно, когда устроила безобразие на похоронах. Любой бы на ее месте посчитал себя конченым человеком – подумать только, позор какой, вышвырнули из церкви. Но куда там, Вайолет слишком вредная, да и красивая, надо сказать, вот она и решила, что в ее-то возрасте, при ее-то плоской фигуре, она сумеет отомстить Джо, если заведет любовника, и причем приглашала его прямо в собственную квартиру. Она думала, что Джо прекратит, наконец, плакать, а у нее станет на сердце полегче. Может быть, оно бы и сработало, но помышляющим о самоубийстве трудно угодить, они думают, что их никто не любит, ибо им кажется, что их как бы и нет на самом деле.

Во всяком случае, Джо не обратил на Вайолет с ее любовником никакого внимания. Не знаю, сама она прогнала своего дружка или он ее бросил. Может, он почувствовал, что расположение Вайолет мало чего стоит по сравнению с ее жалостью к несчастному сломленному мужу в соседней комнате. Однако я точно знаю, что вся эта кутерьма продолжалась не больше двух недель. Следующий план Вайолет – снова полюбить своего мужа – рухнул прежде чем получил прочное основание. Ее хватило только на то, чтобы стирать его носовые платки и подавать на стол еду. Больное молчание висело в комнатах, опутывая словно сетью, которую Вайолет встряхивала иногда крикливыми упреками и обвинениями. Безжизненное равнодушие Джо днем и тревога, мучившая их обоих по ночам, конец доконали ее. Тогда она решила полюбить, ну или получше узнать, что ли, восемнадцатилетнее создание, чье кремовое личико она пыталась вспороть ножом, хотя что бы из этого вышло? Вата бы какая-нибудь полезла или солома.

Вайолет ничего о девице не знала – только имя, возраст и то, что в парикмахерской, куда она захаживала, о ней были хорошего мнения. Упрямица начала собирать сведения. Может, она хотела таким образом разгадать тайну любви? Ну-ну. Бог в помощь.

Спрашивала она всех, начиная с Мальвоны, соседки сверху, той самой, которая давала приют Джо и девчонке и которая первая же и рассказала ей об этом сраме. От Мальвоны она узнала адрес девицы, и все про ее родню. От мастериц из парикмахерской она выведала, какую та предпочитала помаду, еще про щипцы для выпрямления волос (хотя я подозреваю, что ее волосы вовсе не нуждались в таком обращении) и про ее любимый ансамбль («Белые клавиши» Слима Бейтса, неплохая группа, если бы не вокалистка, наверное, его подружка, иначе зачем бы он позволил ей портить свою музыку). Вайолет попробовала, когда ей показали, повторить танцевальные движения, как это делала покойница. И когда она их разучила, колени вот эдак, то всех, включая ее кратковременного любовника, просто затошнило от отвращения – все равно что смотреть на старого уличного голубя, клюющего недоеденную кошкой сардинку. Но Вайолет была само упрямство, и никакие шуточки и презрительные взгляды не могли ее остановить. Она наведалась в начальную школу № 89 поговорить с учителями, знавшими девчонку. И в неполную среднюю школу № 139 тоже, куда девица ходила до того, как начала учиться в ремесленном классе, так как в районе не было старших классов для цветных. Долгое время она надоедала почтенной тетушке убитой девицы, белошвейке, пока не очаровала ее, и дело дошло до того, что та стала с нетерпением ждать прихода Вайолет, чтобы поболтать с ней о молодости и о людской испорченности. Тетушка показала ей вещи покойной, и Вайолет поняла (а мне и без того ясно), что эта ее племянница была хитра и расчетлива.

Одна штука в особенности заинтересовала Вайолет – фотография племянницы, и тетушка даже на пару недель одолжила ей снимок. На лице ни тени улыбки, но есть что-то живое и очень дерзкое. Вайолет хватило духу поставить фотографию на камин в своей гостиной, и оба они в недоумении смотрели на нее. Жизнь в этой семейке обещала быть довольно мрачной птички все улетели, а сами они, Джо и Вайолет, только и делали, что утирали слезы с утра до вечера. Но как-то раз, когда в Город [2] пришла весна, в доме появилась другая девица с пластинкой под мышкой, куском говядины в сумке и четырьмя тщательно завитыми кудряшками за ушами Вайолет захотела взглянуть на пластинку, и вот так возникла эта скандальная тройка на Ленокс-авеню. Разница оказалась только в том, кто кого в итоге застрелил.

Я с ума схожу от этого Города. Косые лучи солнца, словно бритва, режут дома пополам. На верхних этажах я вижу лица и не понимаю, какие из них живые, а какие – дело рук каменщиков. Там, внизу, – тень, где живут всякие ненужные вещи: кларнеты, любовь, кулаки и голоса печальных женщин. В подобном месте сны мои увеличиваются в высоту, а у чувств обостряется нюх. Да, да, это все от пляшущего стального блеска над границей тени. Когда я гляжу поверх зеленых полосок травы вдоль реки на шпили церквей, заглядываю в медно-сливочные комнаты жилых домов, я полна сил. Одинока, это верно, но в превосходной форме и несокрушима, как Город в 1926 году [3], – все войны позади, и больше никогда ни одной войны. Внизу, в тени домов, счастливые люди. Наконец, наконец-то впереди будущее. Так говорят умники, которых печатают в газетах, и люди слушают их, читают их писанину и соглашаются. Новая жизнь начинается. Смотри не пропусти. Всякой тоске-печали, всякой дряни, безнадеге, какая была раньше, конец. Все забыть. История кончилась. Слышите, вы, вся жизнь впереди. В учреждениях, в больших кабинетах сидят люди и строят планы на будущее, мосты придумывают, быстрые поезда, тарахтящие под землей. В одной конторе приняли на работу цветного. Большеногие женщины с розовыми кошачьими языками скручивают деньги в зеленые трубочки и прячут их – на потом; они смеются и кладут руки друг дружке на плечи. Простые людишки ловят ворюг в переулках в надежде на быстрое обогащение, но людишек, которые поглупее и к грабительскому делу неспособные, воришки отлавливают опять и трясут уже всерьез. Молодые хулиганы швыряются деньгами и вещами, стараются вовсю, чтобы подогреть к себе интерес, поскольку на них все глазеют для разнообразия жизни, они шикарно одеваются и выдумывают хитрые ругательства. Попасть в Гарлемскую больницу на скорой помощи – невелика радость, но, если дежурит хирург– цветной, гордостью наполняется душа, и тут уж не до собственных страданий. И хотя считается, что форменные медицинские колпаки больницы Бельвю плохо сидят на черных головках медсестер-негритянок, тех, однако, уже тридцать пять, все, как одна, отличные работницы и дело свое любят.