Рассказы

   -- Неужели это, братцы мои, порча? -- спросил озадаченный Федор и сел на окно. На лице его выразился испуг.

   -- Видимое дело, -- проговорил Сысоев, -- подсудобила злодейка.

   Захар, улегшийся было на своих нарах, поднялся и стал внимательно слушать, что говорят.

   -- На худого человека, милая душа, наскочить недолго, -- проговорил дядя Алексей, -- хорошего не скоро отыщешь, а на лиходея, того и гляди, нарвешься.

   -- Да вот я был нонче на святой в деревне, -- стал рассказывать Гаврила, -- у одного мужика даже лошадь испортили. Мужик богатый, лошадь хорошая, доморощенная, поглядеть -- картина. Ехал он из города, а на дороге в одной деревне баба воду достает. "Дай, говорит, матушка, моей лошади попить". -- "Изволь", говорит. Напоила она лошадь. Приехал домой; пришел к ней на другой день, а она не подпускает, бьет ногами, зубы оскаливает, а сама; говорит, так и дрожит. Ведь вот какая паскудница!

   -- Диви бы попользовалась чем, -- молвил Сысоев, -- и то ни себе, ни людям.

   -- Так как же теперь быть-то? -- испуганным голосом спросил Федор.

   -- А так: завертывай целковый да к той бабе ступай, -- посоветовал дядя Алексей, -- если она сделала, она и снимет.

   -- К доктору иди, а не к бабе! -- сказал, невольно вмешиваясь в разговор и бросая недружелюбный взгляд на дядю Алексея, Захар, -- как тут может помочь баба?

   -- А то доктор поможет! -- покрасневши от раздражения, сказал Сысоев. -- Много твои доктора в этих делах понимают!..

   -- У меня шурин в третьем году... Кил ему, братец ты мой, на руки насажали, -- промолвил дядя Алексей притворно-равнодушным голосом и даже не удостоив взглядом Захара. -- Ну, пухнет и пухнет рука, желваки по ней пошли. Он к доктору-то и пошел. Ну, тот резать ему руку-то. Резали, резали -- ничего не помогает: болит и болит. Тогда его научили: "Съезди туда-то: есть человек такой, наговорит тебе на соль -- все пройдет". Поехал, и что же, братец мой, -- прошло!

   -- Это враки! -- воскликнул Захар.

   -- Ну, вот и возьмите дурака! -- злобно выругался дядя Алексей. -- Ему говорят дело, а он -- собака бела. Коли тебе говорят, так, стало быть, не враки!..

   -- А я говорю -- враки! -- уже не сдерживаясь, воскликнул Захар. -- Как это можно килу присадить!

   -- А так! -- уставясь гневно горящими глазами на парня, сказал дядя Алексей. -- Вот скажет слово, и где задумает, там, значит, у тебя и вскочит: на глазу -- на глазу, -- под носом -- под носом, а ты ходи да почесывайся...

   -- Ну, это скажи кому-нибудь другому, -- проговорил Захар. -- Как же это от слова что сделается? У кого такая власть есть? Чем это объяснить?

   -- Мы тебе это объяснить не можем, а что есть, то есть. Мало ли людей чахнут!

   -- Зачахнуть можно по разным причинам, только сдуру это сваливают на колдовство.

   -- Нет, не сдуру. Тебе еще скажут, как тебя повредить-то хотят: "попомни", скажут, -- ты и вспомнишь.

   -- У меня приятель один был, -- сказал Сысоев, -- встретилась с ним цыганка, поглядела на него: скоро, говорит, скоро в твоей жизни перемена выйдет. Если, говорит, в то воскресенье тебе будет кто что-нибудь давать -- не бери, а возьмешь, говорит, покаешься. Правда, прошло две недели, придрались к нему хозяева -- разочли. Вспомнил он цыганку и вспомнил, что в это воскресенье кухарка пирогом его угостила, а с кухаркой-то он жил не в ладу. А место-то какое было!

   -- Нечистый-то силен!..

   -- Так это все нечистый делает? -- спросил Захар.

   -- Ну, а то кто ж?

   -- Так это что же, по-твоему, нечистого нет? -- спросил дядя Алексей.

   -- Я его не видал.

   -- А ты почитай "Жития", -- сказал наставительно Абрам, -- вот и узнаешь. Как же к преподобному Исаакию Печерскому бес в образе самого господа являлся да плясать заставлял?.. А Иоанн Новгородский на черте в старый Ерусалим к заутрене ездил.

   -- Это кто как понимает...

   -- Всем по-одному понимать должно.

   -- А я, може, это понимаю по-своему.

   -- Так ты, стало быть, этого признать не хошь? -- испуганно проговорил Абрам и даже поднялся с места. Дядя Алексей уставился на Захара и ледяным тоном проговорил:

   -- А я думал, милая душа, ты из порядочных, а ты вон из каких! Забастовщик ты, видимое дело. И наберет же в голову, тьфу!.. пойдем, Федор.

   -- Верно, забастовщик, -- с явным прозрением сказал и Сысоев и, севши на свою постель, стал скидывать сапоги.

   -- Еще царь Давид писал, -- вздохнув, проговорил Абрам, -- "Рече безумец в сердце своем: несть бог", а нынче этих безумцев-то расплодилось...

   -- Мы, кажется, о боге не говорили, -- промолвил Захар.

   -- Не говорили, да видно, что кто думает.

   -- Коли думаешь не по-ихнему, значит, бога не признаешь, -- подал свой голос из угла Ефим, -- а ихний-то бог -- кто? Утроба!..

   -- Ты еще заступись! -- зыкнул на Ефима Абрам. -- Ты тоже такой колоброд!

   Ефим смолчал; промолчал и Захар. В спальне мало-помалу успокоились.

XIV

   На другой день утром, когда Захар уехал в город и курчаки паковали наверху бумагу, а клеильщики полоскались в своих корытах, в клеильню вошел Иван Федорович.

   Он был в добродушном настроении и, держа в руках листок отрывного календаря, проговорил:

   -- Календарь сегодня вот что врет: по Брюсу -- жарко, так велит есть ботвинью из малосольной рыбы, карасей, да свежие ягоды. Как думаете, не плохо?

   -- Это не про нас писано, -- сказал Федор.

   -- Мы в этом столько же скусу понимаем, сколько немец в редьке...

   -- А не пишут там, как забастовщиков отличать? -- спросил дядя Алексей.

   -- Нет, а что?

   -- У нас такие завелись.

   У Ивана Федоровича сделалось испуганное лицо, и он дрогнувшим голосом спросил:

   -- Кто же это?

   -- Новый ездок. Вы послушали бы, что он вчера говорил! Вот они -- свидетели, -- кивнул дядя Алексей на других клеильщиков, -- солгать не дадут.

   -- Что же это он за выродок?

   -- Выучился хорошо. Все от ученья это.

   -- Это надо Егор Федрычу сказать, -- проговорил Иван Федорович и, вставши с окна, медленно пошел из клеильни.

   Вечером, когда Захар вернулся из города, Иван Федорович пристально и внимательно глядел на него, насупив брови. Захар, заметив его взгляд, почувствовал себя неловко. И пока Захар выпрягал лошадь, раскрывал воз, потом убирал полок, Иван Федорович все не спускал с него взгляда, хотя ничего не говорил. Когда же ездок убрался совсем, Иван Федорович вздохнул и с глубоким сожалением проговорил: "Эх, люди, люди!" -- и медленно направился в дом.

XV

   После утреннего чая Захар только вышел из кухни, как натолкнулся на Егора Федоровича. Лукавая усмешечка на лице хозяина исчезла, и он казался необычайно суровым. Захар снял картуз и сказал обычное "здравствуйте". Егор Федорович еле приподнял свой картуз и гневным голосом сказал:

   -- Долго прохлаждаешься, барин! пора и воз накладать: сегодня всех надо объехать.

   -- Успею, объеду.

   -- Ан, пожалуй, и не успеешь. Надо бы пораньше позаботиться: сперва воз наложить, а потом уж чай пить. А вы вперед насчет своего мамона заботитесь-то, а потом уж о хозяйском-то деле!

   Захар растерялся. Он ничем не заслужил подобной проборки. Войдя под навес, он быстро выкатил полок, развернул брезент и крикнул в клеильню:

   -- Бумагу носить!

   Курчаки стали носить и укладывать на воз бумагу. Захар вывел из конюшни лошадь, надел на нее хомут и стал напрягать. Хозяин заглянул в конюшню и, увидевши там валяющийся клок сена под ногами, опять заругался:

   -- Что же это у тебя сено-то по навозу раструшено? Видно, тебе не жалко хозяйского добра! В навоз стелют солому, а не сено; сено-то небось в три раза дороже...