Сачлы (Книга 2)

Али-Иса свел знакомство с доктором Везирзаде в первый же день приезда того в городок и не упустил возможности заговорить с ним о своем увлечении цветоводством. Спустя два дня, встретившись во дворе больницы, они снова разговорились о том о сем. Али-Иса показал доктору все клумбы во дворе больницы, затем, взяв его под руку, привел к дому Демирова, чтобы похвастаться результатами своих трудов в палисаднике секретаря.

Старик Везирзаде не был скуп на похвалы, сказал:

- Хорошее, доброе дело ты делаешь, дорогой Али-Иса! Особое тебе спасибо за цветник и клумбы во дворе больницы. Цветы радуют человеческое сердце. Молодец!

В ответ Али-Иса страдальчески сморщился, уныло покачал головой, вздохнул:

- Здесь этого никто не ценит, доктор. Злые люди обижают меня, говорят: ты бывший кулак. Обидно, доктор!

Старый врач, поглаживая бородку, задумался. Глаза его излучали ласковую грусть. Наконец он заговорил полушутя-полусерьезно:

- Что поделаешь, уважаемый Али-Иса... Такова, видно, наша с тобой доля. Думаю, если мы даже зарежем жертвенного быка, нам и тогда не смыть с себя: мне - моего бекского происхождения, тебе твоего кулацкого прошлого.

- Но разве это справедливо, доктор, разве справедливо? - сокрушался Али-Иса. - Неужели я до самого светопреставления, до самого трубного гласа пророка Исрафила должен носить на своем лбу эту печать - бывший кулак?! Честное слово, эта мысль постоянно терзает меня, я не могу обрести душевного покоя. Всегда, когда на собраниях произносится слово "кулак", сердце мое обрывается, уходит в пятки, а коленки начинают дрожать.

- Да, разумеется, это большое несчастье, - согласился доктор, - однако надо смириться. Пусть на лбу у каждого будет написано о его деяниях. Я вот о чем хочу попросить тебя, Али-Иса... Ты - человек одинокий и, как и я, уже перевалил на ту сторону горы жизни... Не позволяй, чтобы больных объедали.

Али-Иса потупил глаза:

- Откровенно говоря, доктор, в этом есть и моя вина. Грешен. Каюсь, грешен. Ох, грешен!

Нехорошо, очень нехорошо, - пожурил его Везирзаде. - С этим надо покончить.

Али-Иса закрыл ладонью правый глаз, давая понять, что он готов беспрекословно подчиниться.

В этот момент по противоположной стороне улицы прошла Рухсара. Доктор Везирзаде взглядом проводил ее, сказал Али-Исе:

- Вот с кого надо брать пример, исполнительная, аккуратная, честная. Хороший фельдшер. Много читает. Только уж очень грустная всегда. Кажется, вот-вот заплачет. Вы обратили внимание?

- Да, обратил. Чистая душа эта Рухсара. Наши больные очень любят ее.

- Настоящий ангел.

- Однако и ее, бедняжку, хотят опорочить. Как вам это нравится, доктор?

- Вот как?!

- Да.

Доктор Везирзаде нахмурился, покачал головой:

- Неприятная история. Впрочем, на этом свете все случается. Мало ли скверных, завистливых людей?

- Вот именно, вот именно, - подтвердил Али-Иса. - Некоторые стремятся запятнать ее, даже меня заставили подписать какую-то бумагу, подписи собирали. Я раскаиваюсь, что сделал это.

- Безобразие! - возмутился доктор. - Это не по-мужски! Как ты мог, Али-Иса? Неужели твоя совесть не протестовала? Или ты не мужчина?

- Выходит так...

- Скверно. Зачем тогда ты носишь усы? Сбрей их, не позорь нас, мужскую половину рода человеческого.

- Меня вынудили. Ведь у меня на лбу эта проклятая печать - бывший кулак. Я боюсь за свою судьбу. Вы не знаете наших людей, доктор. Вам тоже могут пришлепнуть на лоб печать, которую потом ни за что не оттереть.

- Кому?.. Мне?

- Да, вам. Да и не только вам, здесь самого аллаха способны опозорить и оклеветать.

- Еще не родился такой человек, который мог бы меня опозорить! - сердито сказал доктор. - Я никогда ни от кого не скрывал и не скрываю своего прошлого. И ваш секретарь райкома тоже все знает обо мне. Но что ты имел в виду, сказав про печать, которой может украситься мой лоб?

- А вы не рассердитесь на меня, доктор, если я вам расскажу все?

- Нет, говори, Али-Иса.

- Помните, в один из первых дней вашего приезда Афруз-баджи, жена райкомовского работника Мадата, пришла показать вам своих ребятишек?

- Помню, ну и что?

- Афруз-баджи очень хотела, чтобы вы посмотрели ее дочурку Гюлюш, которая обожглась кипятком...

- Так, дальше.

- Вы, осмотрев руки и ноги девочки, похвалили нашу Рухсару, нашу Сачлы, которая лечила Гюлюш.

- Да, похвалил. Она заслужила эту похвалу, так как на теле девочки не осталось шрамов от ожогов.

- Я как раз об этом и толкую... - Али-Иса умолк. Чувствовалось, он не решается говорить все до конца. Нагнувшись к клумбе, сорвал розу, протянул доктору, затем взял его под руку, и они пошли медленно в сторону больницы. Али-Иса снова заговорил: - Так вот, доктор, вы похвалили Рухсару, а потом поцеловали ее в лоб.

- Да, поцеловал. Но что в этом особенного? Она - моя студентка, можно сказать, моя дочь... - На глазах старика заблестели слезы. - Жизнь прожита, но я все-таки видел плоды своих трудов. Их не так уж много, однако они есть. Рухсара - моя ученица...

- Трудно ей приходится, - вздохнул Али-Иса.

- Я это вижу. Ваша Гюлейша не дает ей житья. Эта Гюлейша - олицетворение невежества. К тому же она не одна здесь такая. Но Гюлейша - временное явление, а таким, как Рухсара, принадлежит будущее. Было время, когда в науку, в медицину не пускали представителей простого народа, образование могли получить лишь дети богатеньких, такие, как я. Сейчас же все дороги открыты перед детьми народа. Сам я не большевик, но дела большевиков мне по душе. Эти люди стоят за расцвет всех наук. Царизму были на руку наше невежество, религиозный фанатизм. Во время дикой религиозной церемонии Шахсей-Вахсей царские власти выставляли охрану, поддерживали порядок, как бы демонстрируя свое уважение к нашим обычаям, Они охраняли нашу косность, наш позор. Они лицемерно прикидывались нашими доброжелателями, однако учиться нам на нашем родном языке они не разрешали. Тяжелый полицейский кулак был постоянно занесен над нашими головами. Свергли царя - и народ свободно вздохнул. Мы наверстываем упущенное. Мы должны овладеть всеми науками, приобщиться к большой культуре. Не так это просто, не так легко. Однако мы неуклонно движемся вперед, преодолевая все преграды. Сердце радуется. В мои шестьдесят я хотел бы начать жить заново. Прежде человек в одиночку преодолевал трудности, а сейчас за каждым человеком стоит целый народ. Труд стал радостью.

- Только досадно, что отдельные лица мешают нам жить и трудиться, вставил Али-Иса. - Например, Гюлейша... - Он понизил голос и, глянув по сторонам, докончил шепотом: - Она, да отсохнет у нее язык, всюду болтает, всем говорит: этот бакинский доктор поцеловал Рухсару.

- Ну и что же? - Старик пожал плечами. - Поцеловал - и еще раз поцелую. Что в этом особенного? Я могу вывести Рухсару на сцену в клубе и поцелоаать ее на глазах у всех жителей городка, пусть Гюлейша лопнет от злости.

- Гюлейша всем твердит: старик тоже влюбился в Сачлы, бесстыжая, и его окрутила.

Доктор рассмеялся:

- Что, что? Это я - то влюбился? В Сачлы?..

- Да, да, в Сачлы, в нашу Рухсару Алиеву, так везде болтает Гюлейша Гюльмалиева.

- В мои-то годы, ай, Али-Иса?! Или я не старею, а молодею? Ох, странные люди есть на свете!..

- Да, болтает всякую ерунду. Говорит: старик бросил семью, жену, детей и приехал сюда, как влюбленный Меджнун. А когда вы вчера вечером посмотрели того парализованного старика, Гюлейша после вашего ухода разорвала рецепты, которые вы выписали, и заявила: "Мы лучше знаем, как лечить наших больных. Если бы больному были нужны эти лекарства, мы бы сами их выписали ему".

- Какая недобрая женщина!

- Очень недобрая. И мне это приходится терпеть. На лоб мне поставили клеймо, а рот запечатали - молчи!

Старый доктор с укором посмотрел на Али-Ису, насупился, сказал сурово:

- Послушай, голубчик, уж больно ты похож на сплетника-доносчика, из тех, кто норовит в душу человека влезть, все выведать, а затем разболтать всему свету.