Золотая цепь

к был поражен неожиданным шествием ко мне Эстампа. Он брел от берегов выступа, разгоряченный, утирая платком пот, и, увидев меня, еще издали покачал головой, внутренне осев; я подошел к нему, не очень довольный, так как потерял, - о, сколько я потерял и волнующих слов и подарков! - прекратилось мое невидимое участие в истории Молли. - Вы подлецы! - сказал Эстамп. - Вы меня оставили удить рыбу. Где Дюрок? - Как вы нашли нас? - спросил я. - Не твое дело. Где Дюрок? - Он - там! - Я проглотил обиду, так я был обезоружен его гневным лицом. - Там они, трое: он, Молли и ее сестра. - Веди! - Послушайте, - возразил я скрепя сердце, - можете вызвать меня на дуэль, если мои слова будут вам обидны, но, знаете, сейчас там самый разгар. Молли плачет, и Дюрок ее уговаривает. - Так, - сказал он, смотря на меня с проступающей понемногу улыбкой. - Уже подслушал! Ты думаешь, я не вижу, что ямы твоих сапогов идут прямехонько от окна? Эх, Санди, капитан Санди, тебя нужно бы прозвать не "Я все знаю", а "Я все слышу!". Сознавая, что он прав, - я мог только покраснеть. - Не понимаю, как это случилось, - продолжал Эстамп, что за одни сутки мы так прочно очутились в твоих лапах?! Ну, ну, я пошутил. Веди, капитан! А что эта Молли - хорошенькая? - Она... - сказал я. - Сами увидите. - То-то! Ганувер не дурак. Я пошел к заветной двери, а Эстамп постучал. Дверь открыла Арколь. Молли вскочила, поспешно вытирая глаза. Дюрок встал. - Как? - сказал он. - Вы здесь? - Это свинство с вашей стороны, - начал Эстамп, кланяясь дамам и лишь мельком взглянув на Молли, но тотчас улыбнулся, с ямочками на щеках, и стал говорить очень серьезно и любезно, как настоящий человек. Он назвал себя, выразил сожаление, что помешал разговаривать, и объяснил, как нашел нас. - Те же дикари, - сказал он, - которые пугали вас на берегу, за пару золотых монет весьма охотно продали мне нужные сведения. Естественно, я был обозлен, соскучился и вступил с ними в разговор: здесь, по-видимому, все знают друг друга или кое-что знают, а потому ваш адрес, Молли, был мне сообщен самым толковым образом. Я вас прошу не беспокоиться, - прибавил Эстамп, видя, что девушка вспыхнула, - я сделал это как тонкий дипломат. Двинулось ли наше дело, Дюрок? Дюрок был очень взволнован. Молли вся дрожала от возбуждения, ее сестра улыбалась насильно, стараясь искусственно спокойным выражением лица внести тень мира в пылкий перелет слов, затронувших, по-видимому, все самое важное в жизни Молли. Дюрок сказал: - Я говорю ей, Эстамп, что, если любовь велика, все должно умолкнуть, все другие соображения. Пусть другие судят о наших поступках как хотят, если есть это вечное оправдание. Ни разница положений, ни состояние не должны стоять на пути и мешать. Надо верить тому, кого любишь, сказал он, - нет высшего доказательства любви. Человек часто не замечает, как своими поступками он производит невыгодное для себя впечатление, не желая в то же время сделать ничего дурного. Что касается вас, Молли, то вы находитесь под вредным и сильным внушением