Над уровнем моря

- Ничего, Витек! - сказал сзади Симагин. - Сейчас из этих камней вылезем и покурим. Взяли?

У нас кончились папиросы и сигареты, остался табак у Тобогоева, но и его было мало. Я давно вывернул все карманн, выкурил последнюю цигарку напополам с пиджаком. Теперь только инженеру курить табак, а мы будем пробавляться мхом. Хорошо, у меня сохранилась в кармане жинкина выкройка.

Во время отдыха одолевала какая-то вязкость во всем теле, даже противно за себя становилось. Мне надо было поспать побольше, вот что, тогда ничего такого на привалах я бы не чувствовал. Конечно, я пересиливал себя, поднимался - на свою натуру мне никогда не приходилось жаловаться, но было бы плохо, если б мужики заметили, что я себя пересиливаю. Воды бы сейчас совсем другое дело! А так она вся вышла потом, и я чувствовал, что усыхаю и почему-то тяжелею. Эта слабость мучила меня с час, а может, и побольше. Потом без причины все тело охватила утренняя легкость, в руки и ноги пришла, откуда ни возьмись, прежняя сила, и я потянул хорошо, даже Симагин со своим сменщиком не поспевали сзади и просили отдыха.

А отдыхали мы все чаще, больной тут сам командовал, и я не знаю, нас ли он жалел или ему тоже было тяжело, когда мы его ворочали. Он стал неспокойный какой-то. На остановках не давал нам молчать, заставлял говорить, все время звал к себе Тобогоева.

- Еще немного надо терпеть, - говорил Тобогоев и усаживался у головы инженера. - Вертолетом тебя с гольцов сразу в больницу. И нога - это ничего! Если б медведь руки сжевал, а руки целы, хорошо!

- Да вы не об этом, - инженер морщился. - Вы о другом. Про тайгу, что ли.

- Можно, - соглашался Тобогоев.

- Вы так и не сказали, почему это ущелье - заклятое место.

- Да брось ты, Витек, ерунду-то собирать! - встрял Симагин.

- Почто ерунда? - сказал Тобогоев. - Шаманы не всетда ерунду делали. Вот эту траву, однако, шаманы знали. Вся в волосках, видишь?

- Вижу, - покосился в сторону таксатор. - Кошачья лапка. Ну и что?

- Кровь останавливает. Шаманы знали.

- А почему они все же заклинали это урочище? - гнул свое Легостаев.

- Ладно делали, однако! Сюда никто не ходил, и зверек тут жил и плодился спокойно.

- Вроде заповедника, что ли?

- Считай так...

На обед не стали тратить светлого времени, решили идти, пока можем. У меня-то силенка еще была, но остальные сдохли, кроме Симагина, пожалуй. Вот удивительно. Кнут кнутом. Хотя этих тощих экспедиционщиков я знал. Попадаются среди них такие, что любого ходока из наших уморят на тропе. Держался пока и отдыхающий. Он, правда, менялся с малым, которого называли Сашкой, но тянул и подталкивал носилки все же лучше его. Тобогоев шел впереди, разыскивая коренную тропу, потому что в иных местах дорожки разбегались вдоль камней, и можно было пойти по самой работной. А городской паренек совсем обессилел. Он первое время тянулся сзади, потом начал отставать. Мы уходили с привала, оставляли его на виду отдыхать, и он кое-как догонял нас. Я заметил, он почти что полз на локтях и коленках, а в глазах у него все время стояли слезы. Но чем мы могли ему помочь? Парнишка, должно быть, так и остался бы лежать-отдыхать на каком-нибудь уступе, если б не побоялся один. Что же делать? Страхи-то он переживет, это на пользу, лишь бы не оступился, не покалечился в камнях, а то еще одного придется тащить. Когда он отстал совсем, я затревожился:

- Надо бы сходить к нему. Мало ли что...

- Да, сдал наш герой, - сказал Симагин.

- Это ему не на студента учиться! - Сашка плюнул в кусты и заругался.

- Пойду, - решил я.

Спустился метров на сорок, досадуя, что потерял высоту, которая с такими муками была взята. Он лежал белый, как береста, разбросал руки и плакал. Оказывается, резиновые фабричные чувяки его вконец разорвались и он до крови посбивал уже пальцы.

- Что же ты не крикнул, дурило!

- Вы меня только не оставляйте, - захныкал он наподобие ребенка. Пожалуйста! Я отдохну и полезу...

- Ты соображаешь, что всех нас можешь подкосить? Что же ты не сказался?

- Чтоб вас не задержать.

- Правда, что герой!

Я распорол свой рюкзак. Когда лошадь в горах потеряет подкову, первое дело обмотать ей чем-нибудь копыто, а то потом не залечишь. А человеку без обуви в таких местах никак нельзя. Выпускают эти тапочки тоже, о людях не думают - резина да брезент на соплях, какая обувь? Я откинул в кусты лохмотья обутки, обмотал парнишке ноги рюкзачным полотном и прикрутил шнурком. Ничего, как-нибудь поползет.

- Спасибо, - сказал он. - За рюкзак я вам деньги вышлю.

- Дурачок ты! - сказал я. - Пошли.

Перед вечером еще раз пролетел вертолет. Он долго урчал где-то вверху, может, примерялся к площадке. Мы чутко слушали его, и не знаю, как другие, а я представлял себе весь оставшийся путь, бурелом да крутяки, что ждали пас впереди, и возможностей не видел. Какие тут к черту возможности, когда мы подвигаемся не быстрее мурашей, а таксатор становится все беспокойнее - то просит прикрыть ногу, потому что ему кажется, будто ее едят комары, то порывается разбинтовать себя, то требует курить, то пить, а табак почти весь, и вода во фляге тоже кончилась.

В вечернем холодке мы затянули отдых надолго и потом решили ночевать под уступом, потому что никто не мог первым подняться. Я думал, что встанет Симагин и чего-нибудь скажет, а он, оказывается, мертво заснул, откинул большую голову, и только нечесаная бородища торчала. У нас не было воды, вот что крушило. И никак не выходило спускаться за ней к Тушкему. Я пошел бы на это, если б можно было остаться там ночевать. Поутру я быстро бы поднялся без груза, но как остальные? Есть вода в Яме, но до нее надо подниматься, наверно, еще саженей триста по прямой, если не больше, а тут темнота скоро совсем забьет лес и скалы. А впереди - самый главный проход в стенах, изломистый и крутой. В темноте нс пройти к воде, и думать даже нечего.

- Есть вода! - Тобогоев вылез из кустов. - Однако будет сейчас вода.

Мы вскочили. У алтайцев нюх, что ли? Тобогоев повел меня и Симагина подошвой скалы и саженях в двадцати от лагеря раздвинул кусты жимолости. В глубь горы косо уходила черная щель, оттуда несло холодом.

- Там снег, - сказал Тобогоев.