Виктория

Закрытый грузовик, в который бросили Вику, покатился вниз, к вокзалу, по пути собирая юных, полных жизни, юношей и девушек поселка-порта Ходжок.

Они ехали в холодном, отсыревшем, темном вагоне. Кто-то в темноте предлагал разворотить пол и сбежать.

Ехали сутки. Состав шел медленно, иногда притормаживал, несколько раз, в основном ночью, останавливался на полустанках

Днем под крышей кто-то проделал большую ращелину, света немного прибавилось. Стали осматривать друг друга. Вика сидела в середине, прислонясь спиной к стене. Рядом с ней оказались незнакомые девушки. На платформе Ходжок большую толпу собранной молодежи рассортировали - парней отдельно, девочек отдельно. Потребовалось по два вагона на тех и на других. Вика не могла себе представить, что в поселке столько молодых людей ее возраста или чуть помладше. Те, кто постарше, да и многие ее ровесники успели уйти на фронт.

Лица у многих девчонок были заплаканы. Но были и такие, которые держались мужественно, не рыдали, не причитали.

- Это же сколько народу повывезут теперь отовсюду? - шептали одни.

- Не знаете, куда нас? - спрашивали другие.

- На десять дней.

- И вам сказали, что на десять дней?

- Да, видать, правда.

- Да окопы рыть везут. Окопы.

- Окопы? Против кого ж те окопы?

- Да против наших же.

- Выроем мы им окопы. Могилами станут те окопы. Не трусь, ребята...

- Выходит, уж теснят их наши-то, раз окопы...

Вика слушала те разговоры с жадностью, машинально высматривала знакомых. Но не она первая, а Саня Оношенко и Ренат Лавочкин первые увидели ее. К тому времени их уже развели и расставили в шеренгу, Вика метнулась, но это все, что она могла - метнуться к своим дорогим мальчишкам, горько пожимавшим веками, пытаясь поддержать ее, утешить.

Вика еще какое-то время смотрела из соломенной темноты на станцию и высившуюся за нею гору, на которой в рыжей хвое утопала ее родная хата. Так и не разглядев, не отыскав ее, Вика увидела, что в вагон запустили последнюю девушку, полненькую, с трудом закинувшую себя в эту ловушку - и дверь вагона, скрипуче проехав по рельсине, с грохотом закрылась за ней.

Когда глаза привыкли к темноте, девочки, молчавшие уже два часа, потихоньку разговорились.

- А я тебя знаю, - сказала та полненькая, что не могла вскарабкаться в вагон, - ты на районном конкурсе рисунка первое место заняла. Точно?

- Было дело, - кивнула Вика, - А ты откуда?

- Я с верхнего поселка, с улицы Радио. У нас в школе таких талантов нету. Меня соседка брала на конкурс посмотреть.

И тут Вика вспомнила, где она видела ее.

- Ася?

Девочка отшатнулась от стенки, посмотрела на Вику.

- А ты откуда знаешь?

- Это моя подруга. Я тоже с верхнего. Я тебя в огороде видела, и в магазине.

- А где же подруга твоя, увиливает от работы? - пошутила девочка, - Они хитрые, эти евреи.

Вику обожгло, злость физически ощутимо пробежала по ее жилам.

- Они, может, быть и хитрые, да вот только мы с тобой на немцев пахать едем, а она на дне котлована лежит, с пулей в сердце.

Вика замолчала, стараясь не дать волю слезам.

- Ты не сердись. Насчет евреев - это я за матерью повторяю. Мне Ася очень даже нравилась, - процедила девочка и вдруг стукнула кулаком по доскам пола, - Ненавижу! Этих гадов! Как бы их истребить всех, как их земля носит! Фашистов этих!

Она достала из мешка картошку, колбасу и огурцы. Расстелила перед Викой.

- Я когда нервничаю, должна поесть! Видишь, какая толстая, все поэтому. И засыпаю моментально. Мамаша меня доводит. А сама изводится, говорит, что мне все скандалы, как об стенку горох, мол, лягу и усну, а она всю ночь блох считает. А у меня реакция такая. Кушай, небось не успели картохи наварить.

Вика увидела, что место у белого глазка в досках освободилось и пошла, расставив руки, к противоположной стене.

Они проезжали красивый ровный пейзаж. Еще когда поезд тронулся, Вика поняла, что везут их в сторону Краснодара, Ростова, но никак не на юг. Она с тех пор, как привез их батя в Ходжок, помнила, с какой стороны пришел поезд, в какой стороне осталась Кубань, Темиргоевская, Плахов и Юрка Толстой.

Конечно, никто не мог знать, что там задумали немцы, что запланировали в своих железных фашистских мозгах, но приближение к замечательному городу Ростову радовало ее.

Крепкий немецкий состав бежал по краснодарской земле, огибая пушистые круглые деревья на коротких стволах, туманные луга, быстро перестукивал по мосточкам, по высоким насыпям над болотными топями, быстро просвистывал по широким лесным просекам и снова вырывался на равнину, где в утренней тяжелой дымке проступали сырые стога.

- Хоть бы нас разбомбило что ли по дороге, - вздохнул кто-то за спиной.

Другой голос отозвался:

- Чтобы не достались фашистам на растерзание. Я согласилась бы. Пусть бы наши налетели.

- Или партизаны бы поезд под откос пустили, - добавил третий голос, Глядишь бы и остались бы живы.

- Девчонки, а какой у нас по счету вагон?

- Шестой, чи седьмой.

- Уцелеем.

- А парни?

Все замолкли на минуту. Парни ехали в третьем и четвертом. В промежутке шли платформы с артилерией.

- Не, тогда не надо, - протянул первый голос.

- Ну, хватит, - раздалось над ухом Вики, - Дай другим посмотреть, подышать.

В вагоне, и правда, стоял затхлый воздух старой избы, который по мере потепления за пределами вагона, становился сухим и едким.

Девчонки просились в туалет, дубасили на полустанках в дверь, но никто не отвечал им. К вечеру многим пришлось делиться питьем и едой с соседками, которые не расчитали провизии.

Все они уже рассказали друг другу по кругу, как их забирали, какие слезы лили матери, и Викечудился за поездом звук материнских рыданий.

Спать не хотелось. Вика полулежа сидела на прежнем месте, а Шура, Асина соседка, беспокойно посапывала, прислонясь головой к ее боку, подложив под ухо локоть.

Стало холодно, Вика давно уже надела свое старенькое фассоное пальто, накинула на себя поверх пальто шаль, укрыла ноги. На голову повязала другой платок, нащупав его в узле, тот стал маленьким: немного еды и валенки.

Она знала, чувствовала настолько, что чувство это можно было принять за достоверное знание, что зимовать в Ходжоке ей не придется.