Багульник

Не ожидая, пока сестра принесет носилки, два низкорослых человека с красными от стужи лицами, в коротких, мехом наружу, дошках подняли с нарты женщину и понесли в помещение.

- Вот, мамка-доктор, привезли ее к тебе! - сказал с облегчением один из них, отойдя от койки и уступая место врачу.

- Что с ней случилось? - спросила Ольга, стараясь пересилить овладевшее ею тревожное чувство.

Ороч, сняв беличью шапку-ушанку и стряхнув с нее снег, чуть ли не с обидой ответил:

- Ты, однако, доктор, должна знать...

Медицинская сестра Ефросинья Ивановна всплеснула руками:

- Зачем говоришь так, Анисим Никифорович? - и что-то добавила на родном языке.

Тогда второй ороч, оттеснив локтем товарища, выступил вперед, перевел взгляд с медсестры на врача и стал объяснять:

- Вот как дело-то было... - начал он глуховатым голосом. - Второй день Мария кричит, а чего кричит, конечно, не знаем. Сегодня опять зашли к ней, она и просит: "Свези меня, Прохор Иванович, в Агур, в больницу, а то я помру, наверно!" Тогда быстро с Анисимом запрягли в нарту собачек и привезли ее тебе, мамка, чтобы не умирала. Мужа у Марии Никифоровны нет, его прошлой зимой на охоте медведь-шатун задрал, а детишки у Марии есть, трое, мал-мала меньше. - Он переступил с ноги на ногу, вытер кулаком мокрые от оттаявшей изморози усы и заключил: - Теперь знаешь, как дело было...

Ольга решительно ничего не поняла из объяснений Прохора Ивановича и сказала как можно мягче:

- Ладно, друзья мои, идите.

Ефросинья Ивановна только и ждала этого, бесцеремонно выпроводила их на улицу и закрыла на ключ дверь. Ольге стало неловко, что сестра так грубо обошлась с ними, и сделала ей строгое замечание, в ответ Фрося сердито повела плечами и задернула на окне марлевую занавеску.

Перед Ольгой лежала худенькая пожилая женщина с заострившимися чертами бледного, немного скуластого лица и стонала. Когда она взяла ее руку, чтобы проверить пульс, больная приоткрыла глаза и что-то прошептала синюшными губами.

- Успокойтесь, голубушка, - сказала Ольга, - сейчас мы осмотрим вас и решим, что делать.

Стоявшая в изголовье медсестра подхватила Ольгины слова и стала быстро переводить больной. Потом, при помощи Фроси, Ольга довольно подробно расспросила, давно ли она, Хутунка, больна, случались ли у нее до этого приступы и обращалась ли к врачу.

Ефросинья Ивановна вспомнила, что в прошлом году в это же приблизительно время прежний доктор Александр Петрович выезжал к Марии в Онгохту. Предлагал ей лечь в больницу, но незадолго до этого случилось несчастье с ее мужем, и она не поехала в Агур, отлежалась. Спустя два месяца произошел у нее второй приступ, опять ночью за доктором приезжали, но Александра Петровича на месте не оказалось, уехал по вызову в леспромхоз на Бидями.

- Этот приступ третий... - вслух подумала Ольга. - И, кажется, нехороший.

Во время пальпации больная страдальчески закрывала глаза, прикусывала губы, старалась пересилить боль. Но стоило доктору резко отнять руку от живота, как Мария Никифоровна вскрикнула, заметалась, лицо ее густо покрылось потом.

- Еще минуточку потерпите, - успокаивала ее Ольга Игнатьевна и, вставая, обратилась к медсестре: - Что ж, Фрося, картина, по-моему ясная...

- Что ясно тебе?

- Ясная картина диффузного гнойного перитонита на почве прободного аппендицита...

- Будем оперировать? - спросила Ефросинья Ивановна и, не дождавшись ответа, выбежала из палаты.

Оставшись с больной, Ольга подумала: операция потребует таких знаний и опыта, которых у нее, к сожалению, еще нет. Прошло без малого полтора года после окончания института; семь месяцев она работала в Турнине, в районной больнице, где несколько раз ассистировала при операциях старому хирургу Аркадию Осиповичу Окуневу, Когда она получила назначение в Агур, Окунев говорил:

- Поезжай, девочка моя! Там неплохая больничка. Мой друг и коллега, Александр Петрович, отлично поставил дело. Возможно, за время его отсутствия она пришла в запустение, так ты с новыми силами поправь, где не так. А орочи, скажу тебе, чудесный народ.

На станции, когда вместе со своей женой Лидией Федоровной провожал Ольгу, пообещал:

- Если на первых порах столкнешься с серьезным случаем, не стесняйся, сразу же и звони. Приеду, помогу! Только, пожалуйста, не теряйся, будь посмелее! Было и у меня здесь на первых порах всякое... - И, прощаясь, крикнул по-орочски: - Пэдэм нэйво! Счастливого пути!

Супруги Окуневы были очень добрые и отзывчивые люди. Но когда старый доктор стоял около операционного стола, он весь преображался, словно его подменяли, узкое лицо его с короткой седенькой бородкой делалось суровым, замкнутым, глаза - колючими, злыми. И не приведи бог ассистенту или хирургической сестре замешкаться хоть на одну секунду.

- Черт побери, у вас глиняные руки! - закричал он однажды на Ольгу, когда она, как показалось Окуневу, не так быстро подала ему зажим. - Ну куда же вы годитесь с такими глупыми руками, честное слово! - И вдобавок ко всему, заметив у нее золотое колечко с красным камешком, рассвирепел: Разве вас не учили в институте, что на хирургию нельзя приходить с амулетами! Сейчас же выйдите из операционной, снимите кольцо и снова вымойте руки!

Покраснев от стыда, Ольга выбежала в предоперационную, быстро стянула с пальца колечко, бросила его на стол, кинулась к умывальнику. Пересилив волнение, она с трудом выстояла эти два часа, пока длилась операция. А когда перевезли больного в палату, вышла в сени и разрыдалась.

- Кажется, девочка, я накричал на тебя? - виноватым голосом сказал доктор Окунев, подойдя к ней. - Вот видишь, к старости стал ворчуном. А ведь ты неплохо ассистировала.

- Простите меня, Аркадий Осипович, больше этого не случится, - сквозь слезы залепетала Ольга.

...И вот она столкнулась с серьезным случаем. Медлить с операцией нельзя, взять на себя ответственность за жизнь больной - страшно. И, вспомнив обещание Аркадия Осиповича, кинулась к телефону. Линия была занята. Кто-то "по срочному" разговаривал с Москвой. На Ольгины просьбы соединить ее с Турнином телефонистка раздраженно отвечала: "Обождите, гражданка!" Когда ей наконец дали Турнин, оказалось, что Окунева нет на месте. Дежурившая в больнице сестра сказала, что "старик" еще с вечера уехал в тайгу.

- Опять, кажется, кого-то задрал шатун!

Ольга медленно положила трубку и с минуту постояла в нерешительности. Потом подошла к окну, приподняла краешек занавески: люди на улице терпеливо ждали - одни сидели на крыльце, другие толпились под окном, третьи разместились прямо на снегу, вытянув ноги в меховых торбасах.

"Нет, они скоро не разойдутся, - с тревогой подумала Ольга. - Они ждут, пока я или Ефросинья Ивановна не выйдем к ним и не скажем, что с Марией Никифоровной все хорошо!"

Ольга понимала, что эта ночь может стать решающей в ее жизни. Если Мария не будет спасена, это убьет у людей веру в нового доктора.

- Не знаем, конечно, как у тебя дело пойдет, мамка, - заявил ей недавно старый охотник Андрей Мулинка, без всякого повода зашедший в больницу. - Однако от Александра Петровича любая, знаешь, болезнь, как сохатый от ружья, убегала...

Этот же Мулинка рассказал, что, когда Александр Петрович собрался уезжать из Агура, орочи пришли к нему домой, расселись на полу, задымили трубками и долго уговаривали его не уезжать. Они не поверили ему, когда он сказал, что уезжает не по своей доброй воле, а из-за тяжелой сердечной болезни, которую нажил за многие годы на Севере.

"Так ты, Александр Петрович, лечи свое сердце, - посоветовал Мулинка. - Как же так получается - нас лечил, а себя почему-то не можешь!"

После его отъезда Агур долгое время был без врача. Больным приходилось обращаться в Турнин, за тридцать километров. И вот в поселке появилась Ольга. Стройная, худенькая, с живыми ласковыми глазами, она сразу вызвала среди орочей кривотолки. Женщины были довольны ее приездом. Мужчины, особенно старики, наоборот, хмурились, считая, видимо, что по молодости лет она вряд ли сможет заменить Александра Петровича, который, бывало, и на охоту с ними ходил, и на рыбалку, и стаканчик вина любил выпить...