Liberty

Вновь кафе, готическая непосредственность отражается в глазах моей случайной незнакомки. Солярис и Cocteau Twins свои образы скрестили в ее мечтательном поведении. Несмотря на то, что международная обстановка ухудшалась, девушка в кафе плакала от другого, от неподдельности своей, от того, о чем говорить можно шепотом, и молчать трепетно. И подделывали ее, и размеры ее многих устраивали. А как хорошо было в Литве, когда она спала в деревенской постели с запахом ягод и вкусом меда из магнолии. Она ехала в Клайпеду, к своему дедушке, к Альваро Альто.

- Послушай, дедушка, я сталкиваюсь с непониманием, на каждом шагу, всюду, везде, с жестокостью, с НЕОНдертальцами, дедушка, меня пытаются поймать, связать и сдать на живодерню. Белые руки мои, дедушка, державшие жаворонка, который разучился петь мои любимые песни, строки моих лесных стихов с радужными метафорами истекают багровой кровью, и я бы хотела петь песню жаворонка кровавым голосом и окропить капельками крови листья в лесу, и отдать сгустки крови сборщику налогов в торговых центрах, вырвать вены из рук своих, из белых, соединить со спутниковыми сетями, и захлебнуться в информации, но пусть там будет толика моей крови.

Дедушка слушал ее в кресле своих прадедов, наполняя глаза свои осенним садом, стынущим за окном. Будто дед остывал вместе с ним, предчувствовал нечто необратимое, не событие, и не действие, бездейственность. И будет так. И он молчал помнящим все молчанием. Сильвия была его кровью, а стройной она была всегда, и нравилась она мужчинам, ей посвящали стихи. Но глубокое озеро рядом с садом привлекало ее больше, чем какой-нибудь воздыхатель.

Только, когда я сплю, ты можешь присутствовать в старом Мерседесе. Именно там ты видишься мне невредимым и смеющимся над глупостью чиновников человеком, да, обычным человеком. Ты просто убиваешь сто историй одним своим безупречным выражением, соединяющим мудрость, не поддающуюся времени, с простотой каждодневного желания мыть руки и есть фрукты. На струнных инструментах особенно откровенно играли кельты, когда ты открывал свои тайны, которые оказались незыблемо человечными, а мысли ты прятал в губах младенцев, ищущих горячие соски. Никто тебя не мог растрогать. Но ты был самым трогательным человеком. Не знаю, что на меня нашло, не покидай меня.

Можно влюбиться в убийцу. Не успеть, и позволить уйти, сбежать от свидетелей, в неведении оставить родителей единственных детей. Не взрывай голову, глупец, нет, ведь ты не можешь вот так, если ты чувствуешь боль хотя бы от того, что ты одна, что ты прощен, но о тебе помнят, что уже нет слов в виде слез, и рюмки наполнены песком, а там - туманы, отчаянные.

The Corrs успокоят тебя. Малыш... Или выпей лекарство. А может быть, круиз по островам Тихого Океана. Но не примитивно ли это предложение, подойдет ли оно тебе, ты все равно в снегах Килиманджаро.

Каковы лики солнца... В стакане с коньяком плавает кремень, с помощью которого трубочист высекал свет в пещерах абстракционизма.

Альваро Альто решил покинуть любимую улицу, на которой десятилетиями жил он, куда возвращался, приползал буквально после изнурительных странствий, и дышал любимым духом своего спокойствия, потом опять ему становилось скучно, но теперь он покинул дом навсегда.

Только пианист ждал его пока у причала спотыкающихся скитальцев.

Когда-то будут дети у Стефани, когда-то брат ее, который не жил в ее семье, не знал ее забот и волнений, услышит от нее, что ламинат вовсе нельзя мочить, на диван садиться в мокрых джинсах запрещено, и котов нужно кормить вовремя, они, бедные, голодают, а вот ступать на паркет всегда необходимо крайне осторожно и аккуратно, не включать электрочайник, а если и включать, то отодвигать его от стены, чтобы пар, поднимаясь вверх, не портил нависающие над ним кухонные шкафы... и машину стиральную, и микроволновую печь обязательно нужно выключать, когда они запищат, и не смотреть в окна, не ходить под дождем без зонта, и с зонтом не ходить, и уходить, как будто в этом городе больше нет кукольных театров, все-таки заговорил пианист о грубости жизненных катаклизмов. А дети Стефани становятся безвольными подростками. А строки их дневников принадлежали другим.

Не отдавай меня ее детям, крики в сонном Берлине неслись в небо Вима В.

Рукописи до сих пор не были найдены. Но Карл знал, что где-то в Палестине затеряны письмена, прочтение которых заставит полностью пересмотреть правдоподобность библейских заветов.

Но Анжела не боялась надоедать Карлу своими приставаниями, зубками покусывая его уши (де Голь вернулся, а ее стоматолог превратил ее зубы в маленький коралловый остров посреди цивилизации.)

Вас услышат, только включите микрофон.

О ней.

Она была маленькой девочкой, играла на скрипке в людных местах, когда денег не было вовсе, а она была хрупкой и немощной, и кожа ее раздражалась от долгого трения скрипки, но она была маленькой девочкой и могла бороться с болью по-детски. Однажды она не смогла победить боль. И очень смешно было слышать людей на лавочках рядом с фальшью скрипки в детских руках. Вот-вот, смотри, хорошая машина, и квартира у меня в скором времени будет в Печерском районе... И девочку стошнило, стошнило при всех на открытый футляр от скрипки и жалкую мелочью внутри, а разговор продолжался: "Ля-ля-ля, по полной программе". Меня бы не стошнило, я бы сказал: "..........", - зачем вам эти татарские слова и словосочетания? Но сказал бы сам себе, от них не избавиться, от этих вредителей, бездушных уродов. Чувствительная детская натура.........

* * *

Мы все какие-то бессильные, не правда ли Альваро, и Карл заплакал, но слезы потекли из глаз Анастасии. Что вспомнила она: то, как боялись они погружения в неимоверную систему накопления впечатлений, - он погряз в накоплении, она погрязла в впечатлениях.

- Помогите мне, - без стыда взывала Анжела, ее раздавили миллионы колес миллионов автомобилей, она впитала миллиарды осколков непроницаемых стекол разбрызганных иллюминаторов. Пианист не мог поймать полет дельфина и запечатлеть его на фотобумаге, а Карл пользовался цифровым фотоаппаратом, и Анжеле никто не помог, а очень сильно она просила. А Йос сказал однажды, что забыл, как зовут Стеллинга. Его на мгновение подвела эрудиция. Над просторами Атлантического океана с островками (пусть он будет с островами, где могут жить сексуальные меньшинства, им там понравится) будет что-то......... Но Йос уже не мог точно выразить замыслы, мозг промерз. Йос впился глазами в глобус.

- Ты так неосторожна, ты нажимаешь на курок, ведущий меня к хлопанью дверей, отрезая навсегда меня от дня под названием "завтра", и для нас уже ничего не могло быть. Были лишь ты и я. А завтрашний день закончился неожиданным урчанием желудка. Ему не хотелось спать днем.

А потом - небольшое отступление в сторону самых загадочных сновидений тех кошек, которые устали мечтать о египетской независимости (странные они звери). Потом - проснулось солнце.

Зовут меня, ищут меня, у Анастасии больше не осталось сил, а что я могу сделать для нее, в моем мозгу корчится мной уродуемый образ девушки с книгами в джинсовой сумочке, с книгами со своими желтыми страницами, которые уже начинают отпускать в плавание без парусов мои имена, но детским лицам моих имен крайне сложно проститься с ними, с желтыми страницами из книг случайной девушки в кафе. Холодные рамы зеркал отражают обескураженные букеты цветов напротив. А в дожде тонут машины посреди городских загадок.

И в слабом биении сердец юных школьников уже не звучала любовь к героям сокровенных произведений, которых рожала с болью и радостью милая учительница языка и литературы, у которой больше не осталось сил. Но славно было с ней. Уроки ее нам нравились. Мы ей дарили по праздникам цветы и шоколадные конфеты.

Она не пряталась в учительской комнате от своих любимчиков, и всегда хотела сделать что-то занятное и запоминающееся вместе с ними. Она помнила, но ее забыли. Но она помнила...помнила, милая.