Liberty

Малахов Олег

Liberty

Олег Малахов

Liberty

Droiture through Pishogue

Не слишком приветливыми были глядящие вспять, говорили о нескончаемой судороге человечества и не находили слов, когда хотели сказать что-то облагороженное надеждой. Однажды студеный день застал врасплох некое количество граждан, реально оценивающих сложные жизненные ситуации. Они не смогли высказать свое мнение, когда им предложили стать участниками эпопеи вычленения истины путем проведения опытов над неполноценными детьми. Стройной и упорядоченной не могла быть их история, но над ними бесспорно навис......

...хронометраж времени.

День утонул в блаженстве, приближаясь к залитому полуденным светом телу... заняться не чем.

Меня зовут Гонцалес.

Я люблю тебя, Доминго.

И больше ничего не услышали они в открытом настежь вечернем тумане.

Похоже, что все забыли о той линии, которая проходила по телу реанимированного ребенка в морозный день поздней осени года чьей-то современности, и несвоевременность обнаружения чего исходила из простого желания не беспокоить себя чем-то необъяснимым.

Линия на поверхности.

Глина осталась на пальцах человека, который не претендовал на звание "художника", ему захотелось выйти в маленький солнечный город, и он нашел свое желание вполне исполнимым. Их было так не мало в том мире, в котором он жил, не художник, но его видели среди участников самых престижных конкурсов и фестивалей. А он не находил слов, когда ему хотелось говорить с обезьянами, и он не находил людей, когда ему хотелось говорить с людьми, но бьет по глазам яркий свет неведомой планеты. Он не находил ей названия.

Так начинались будни градоначальников мастурбирующей планеты.

Стулья в баре из легкого метала, а сиденья обиты черной тканью, черной. Девушка на улице, а теперь она удобно устроилась за столиком, зачиталась книгой со страницами кирпичного цвета, более она не смотрела на меня, после того, как взглянула, как будто случайно, по неосторожности, когда я принялся пить кофе. Потом я глазами пытался поймать ее губы, целующие мои руки, в которых таял шоколад зефира, пенился кофе без сахара (почему без сахара?), я бодрился второй чашкой, а она уже встала и спрятала книжку в сумочку из джинсовой ткани. Я забыл о своей работе, об интервью с Анжелой, у которой что-то произошло с зубами, и мы решили перенести съемки, а ее дантист ушел в отпуск, и она просила меня помочь ей, и Карл уже откуда-то узнал о ее проблемах и уже искал ей замену, а Анжела не могла жить без подиума в свои 23 года. Я твердо решил не преследовать девушку с ресницами Клеопатры и шершавыми пальцами, периодически листающими периодические издания и желтые страницы неизвестных мне книг. Но я ощутил неоднозначность впечатления, запах свеже сваренного мяса, залитого томатным соусом, ведь радость заключалась в том, что педофилы не реагируют таким образом на девушек, читающих книги в кафе и бросающих случайные взгляды на посетителей, и к тому же не имеющих ничего общего с Клеопатрой и Рембрандтом; а оказывается, педофилы в тайне мечтают о связи с мудрой и опытной стройной женщиной, имеющей сухую жесткую, идеально сексуальную кожу, которая выдерживает многократные выделения пота, и становится влажной лишь к определенному моменту органичного экстаза, обычно заполняющего организм в процессе третьего по счету затяжного и просторного оргазма. Ее руки и ноги эластичны, и движения выверены, и взгляды не требовательны в силу того, что любое совокупление изначально обречено на успех и обоюдное удовлетворение. Такие женщины несомненно соблазняют своих Антонио и хранят сакраментальность любовной игры, но если они умрут от любви... автомобили за окном столкнулись с завесой дождя, Анжела, видимо, плачет сейчас в своей полубогемной квартире, рассматривая свои зубы, неведомо отчего черневшие, и уходить не хотелось, думая о несчастьях Анжелы, минеральной водой освежая ротовую полость после двух чашек кофе. Стекло звенело от капель снаружи, троянды в цветочном магазине напротив таяли в воспоминаниях о живой земле и ампутированных корнях. Я бы хотел заглянуть в книгу из джинсовой сумочки и увидеть хотя бы одну букву внутри, таким сентиментальным становился я, умирая вместе с трояндами, как будто меня заворачивали в изысканную подарочную бумагу и дарили партнершам Анжелы после очередного показа. Шелковый платок хранил горечь полувзрослого педофила, беспокоившегося о своей прическе немного больше, нежели о плакавшей у зеркала Анжеле. У Карла был отменный вкус, Анжела обладала необычайно изящной походкой, но что случилось с ее зубами. Она не находила объяснения своему стоматологическому недугу, она поддавалась унынию и совсем отчаялась, когда де Голь уехал в Германию, а он был ее кумиром.

О ней.

Она была, как американский ребенок, но любила читать о Робинзоне Крузо, как бы ей хотелось, как бы она смогла, и все вслушивались в ее истории на ломаном британском английском, и поражались, как много в ней радостной Калифорнии, а она убегала от их высказываний, подчеркивающих ее рифмы. И..и... Ее нельзя было узнать, когда путь дрожал водой самых глубоких луж, и журавли клевали гривы непокорных жеребцов, слепо рвущихся в благодать полей. А-а на самом деле слишком многие люди, которые видели ее, которые ощущали ее рваные взгляды на своих фигурах, начинали осознавать, что они полностью проникают в свою самую заветную мечту, которой не суждено сбыться, не сбыться.

***

Я забыл свое имя, сидя в баре с кофе, наблюдая за девушкой со старой книгой, видимо, библиотечной, читаемой по необходимости, либо по привычке, предполагающей чтение чего-либо, особенно находясь в маленьком уютном баре с кофе и сезонными фруктами, всегда свежими, и с птичьим молоком, гордостью местных кондитеров; я осознал, что мне нужна эта девушка, но я, желая узнать ее имя, ничего не смог придумать, чтобы начать разговор, а стал отчаянно вспоминать свое имя, а оно наверняка было простым и нравилось мне, а она встала и унесла с собой свою гамму запахов и планы на вечер. Желтые страницы ее книги могли хранить мое имя, и забыл я его, как только она его прочитала. И прочитав его, она незамедлительно взглянула на меня, будто желая убедиться в том, что я действительно являюсь носителем этого имени из книги, а потом она встала, положила книгу в сумочку из джинсовой ткани и ушла, и унесла мое имя.

Быт-ь.

С безумно сложными иероглифами Карл не мог справиться, читая письма Альваро Альто, и он постоянно обращался за помощью к пианисту, мечтавшему уединиться на окраине столицы Бенина и читать азбуки для детей, синтезирующих местные диалекты с французским языком столетней давности. Альваро писал Карлу о том, что происходит в стране, в которой Карл был ковбоем и любил девушку Анастасию. Тогда у него на теле еще можно было заметить угри, беспокоившие его лет с тринадцати. Но в целом, он имел тогда привлекательную внешность и родительские деньги. Но Карл уже забыл о том, что он каждый день шел к тому самому магазину к моменту его открытия, где Анастасия покупала в кафетерии эспрессо и пила медленно, а потом, как малыш рассматривает карту мира, она изучала кофейную гущу событий. А Альваро писал об этом слишком небрежно, и, переводя непонятные Карлу отрывки писем, пианист пытался пропускать душещипательные моменты, когда шла речь о том, как Анастасия меняла своих любовников, как у нее завелись какие-то странные болезни, о том, что она зарабатывала крайне мало денег для того, чтобы содержать детей, и ее выгоняли из многих школ по разным причинам, в основном, за недостойное поведение, а она не могла расстаться с языком и литературой, и была она блестящим учителем, только она была женщиной, еще симпатичной, и уже не молодой, и ей хотелось любить мужчин, трогать их и позволять им использовать свое тело, она не афишировала личную жизнь, но слухами полнился город, и город нужно было уничтожить.

Альваро и Карл в детстве были рыцарями, у них был свой замок, а потом появилась Анастасия. И Карл начал улетать с Анастасией в ошибочные дали, и он не держал ее руки, и они превращались в крылья, и он не успевал в своем полете за ней, терял ее из виду, неожиданно пойманный ее смехом, будто космическими свечениями окутан, подчинялся неизвестности, но возвращался. Альваро, теряя связь с Карлом, сталкивался с отчуждением, упивался своей свободой. Тогда пианиста миллионы миль отделяли от Альваро, Карла и Анастасиии, и никто его не любил. Он мастурбировал в своей Берлинской квартире, наблюдая за девушками, проходящими по улицам, а вид из окна его квартиры открывался красочный и всеобъемлющий. Обнаженный пианист играл на пианино и сочинял мелодии для блондинки Стефани, приехавшей из Швеции, а она любила The Cardigans, и лишь иногда улыбалась пианисту, когда тот пытался заинтересовать ее разговором, встречая ее на улице и в кафе на первом этаже дома, в котором зачастую спали, вздрагивая во сне и разговаривая с пустотой, нервно и неразборчиво, причем у Стефани выходили монотонные однообразные монологи, будто она проговаривала заклинание, а пианист врывался в пространство ночи звуками неопределенной тональности. В снах город разрушался. Стены квартиры Стефани были украшены ее распадающимися рисунками, бесстыжей графикой ее приятеля из художественной школы. Пианист предполагал, что они увлечены друг другом, однако не терял надежды однажды вовлечь Стефани в светлую магию своих сказочных скитаний, в страстные стоны пианино, ему самому непонятные, и терзающие загадочностью любого истинного пианиста. А в лифте они дружелюбно смотрели друг на друга, и Стефани не пыталась представить пианиста в своем воображении корчащимся от непокоя и брошенности карликом, кусающим свои корявые маленькие пальцы, страдающие от невозможности полноценно ощутить пространство клавиатуры, онанирующим каждое утро, рассматривая тела молоденьких певиц на музыкальных каналах, боялась видеть созерцающего голую кровать голого рецидивиста, возвращающегося вечером, как будто блуждающего среди строений забытого концлагеря, возвращающегося всегда на старое привычное место, но, не узнавая его, тут же бросающегося к инструменту, выблевывая безысходность, касаясь клавиш; ОНА лишь улыбалась, а он мог спросить у нее, как ей нравится то, что происходит в ее душе. Забавными ей казались его вопросы. Но вдруг он промолчал, увидев ее, лишь прикоснулся к ее волосам, и поднял голову вверх, а потом отвернулся и оказался за пределами мироздания (не понятно, как у него получилось...) Не скоро Стефани прониклась его жестикуляцией и неожиданным исчезновением - и в полуобморочном состоянии пустилась в блуждания по полуночным коридорам бесчувственного города в поисках крайностей, но находя лишь бездомных собак и скитающихся малолеток, временами напоминающих малолетних скитальцев, стены коридоров не позволяют им расправить крылья, а пианист смог, а они действительно мало летают. Стенания Стефани явились ответами, пианист исчез вместе со своими вопросами, исчез. Вкусными были булочки с шоколадной начинкой в кафетерии художественной школы. Красивые дети играют в игры в парке Эриха. И так было всегда. Карлу нравилось одевать белье с небольшими дырочками, Анжела меняла зубные пасты.