Сулус

– Сегодня послѣ купанья съ женой случилось что-то не ладное, – сказалъ докторъ, наливая мнѣ стаканъ зеленаго китайскаго чая. – Я думаю, она серьезно заболѣла. Она лежитъ въ постели, но вы все таки пойдите къ ней и скажите два слова: это, навѣрно, будетъ ей пріятно.

Когда я вошелъ къ ней въ комнату и увидѣлъ ея безпокойный румянецъ, я понялъ, что абасыларъ окружили ее такъ-же, какъ и жену Матвѣя. Что докторъ понимаетъ въ этомъ? Онъ дастъ ей какое нибудь глупое лекарство, а между тѣмъ нельзя терять времени. И я искренно сказалъ:

– Говорю я вамъ: позовите Симона!

– Ненуженъ мнѣ вашъ Симонъ, – сказала она сердито и посмотрѣла на меня влюбленными глазами.

Когда я вышелъ въ другую комнату, докторъ стоялъ, вытянувшись, около шкафа съ хирургичеекими инструментами и разсматривалъ пристально наборъ скальпелей. Мнѣ показалось, что глаза его красны отъ слезъ.

– Люди думаютъ, что они больше всего боятся смерти, – сказалъ я тихо, тронувъ доктора за пчечо, – но это невѣрно: больше всего люди боятся любви. Надо молиться Богу, чтобы онъ научилъ насъ любить.

Когда я говорилъ эти слова о любви и смерти, я думалъ о той строгой и печальной, которую я оставилъ пять лѣтъ тому назадъ въ одномъ маленькомъ городкѣ на югѣ Россіи.

И я живо представилъ себѣ, какъ она стоитъ теперь на берегу моря, и къ ногамъ ея ползутъ волны, въ своихъ пѣнныхъ плащахъ, и она смотритъ на далекій горизонъ и думаетъ такъ же, какъ я, о любви и смерти.

Подъ утро ко мнѣ пришла Сулусъ. Она показывала мнѣ на своемъ тѣлѣ рубцы отъ отцовскаго ремня. Потомъ она воткнула въ земляной полъ три ножа остріями вверхъ и плясала нагая посреди нихъ. Но уже не было шаманскаго блеска въея глазахъ. И она долго томилась у меня на рукахъ и потомъ лежала на полу, неподвижная и холодная. И было такъ тихо въ юртѣ, какъ будто умеръ кто-то.

На слѣдующій день мы рѣшили встрѣтиться въ тайгѣ, у Красныхъ Ямъ. Я ждалъ ее на днѣ этого багрянаго оврага и, когда она пришла и бросила мнѣ въ лицо охапку цвѣтовъ, я вновь почувствовалъ тайгу.

Зеленоокая пустыня, исполненная звѣриной любви, полусожженная пожарами! Тропы идутъ во всѣ стороны, но страшно по нимъ итти. На одной тропѣ ждетъ Сулусъ, она обовьетъ тебя, какъ змѣя, и полушутя вонзитъ, какъ жало, свой якутскій ножъ. На другой – кусты тальника и кислицы преградятъ дорогу колючимъ щитомъ, а еще на иной тропѣ сама земля ужалитъ смертыо усталыя ноги.

А какъ страшно жить въ тайгѣ, когда знаешь, что идетъ изъ тундры черная гарь. Сначала горѣли высохшія за лѣто болота. Дымился мелкій кустарникъ, тлѣлъ сухой мохъ. Потомъ гарь пошла верхомъ, лѣсами, вздымая черныя облака. Тщетно солнце мечетъ красныя стрѣлы. Онѣ не пронзаютъ душнаго тумана.

Вотъ мы на днѣ оврага – я и Сулусъ, – а надъ нами ползетъ черная угарная пелена. И нельзя выйти на свѣтлый міръ. Чъя то темная, лохматая рука душитъ горло, слѣпитъ глаза. Кричать? Но кругомъ тысячи пустынныхъ верстъ.

Тайга! Къ тебѣ тянутся усталыя руки. Но слышитъ ли она? Быть можетъ, она рождена глухонѣмой.

Какъ будто тысячелѣтняя могила раскрываетъ свое лоно, и входишь въ него съ любовью и надеждой. Тамъ, въ глубинѣ гробницы, спитъ нетлѣнная царевна, и приближаешься къ ней въ любовномъ ужасѣ, чтобы поклониться ей и умереть у ногъ ея.