Узлы

Так хотелось лечь, растянуться. Он заставил себя встать, пройтись до окна... Здесь, в теплой комнате, его окончательно развезло. Стены, предметы - все плыло перед глазами, то увеличиваясь до гигантских размеров, то совсем исчезая в тумане. Вернулся к дивану, подпер руками тяжелую голову и словно провалился куда-то.

- Вы уснули? Или все еще решаете: пить вам чай, или... неудобно?

Белое пятно с блестящими черными точками поколыхалось совсем рядом и стало лицом Рубабы.

- Нет, что вы! Просто задумался.

- О чем, если не секрет? Расскажите! Вообще о себе расскажите.

- Чего вы еще не знаете обо мне, Рубаба? Разве Назиля вам не все рассказала, прежде чем состоялась наша "случайная" встреча? А вот о вас я ничего не знаю, совсем ничего.

- Ах, - взмахнула рукой Рубаба. - О чем мне рассказывать? Что я видела в жизни? Горе одно. Домохозяйка, одним словом.

- Такие глаза не имеют права быть несчастными.

Васиф взял ее руки в свои, приложил к своему пылающему лицу. Рубаба вздохнула, теснее прижалась к нему.

- Сама не знаю, почему мне так хорошо, так спокойно с вами, - острые коготки скользнули по его шее.

В висках буйно застучала кровь. Что за странный у нее халат, ни одной пуговицы...

- Нет, нет, рас-скажите, - забормотал он. - Я хочу все знать.

"Что за чушь я несу? Зачем мне ее исповедь? Колени ее как два круглых яблока. Провалиться мне, если я когда-нибудь встречал такие колени".

- Это совсем неинтересно. Сплошная трагедия. Первый муж был бездарной тупицей. Не от мира сего. Ничего не сумел добиться в жизни. И пил. Жутко пил. Второй муж... Он был на двадцать лет старше. Мы прожили несколько лет. Измучил он меня ревностью. А сам только своим промыслом бредил. Разошлись мы, устала я с его приступами возиться. Язва желудка у него. Дочка с ним живет...

"Сейчас она вспомнит третьего... четвертого... Пятого..."

Васиф жадно, залпом выпил стакан крепкого, успевшего остыть чая и почувствовал, что трезвеет. Еще звенит колокольчик в висках, но уже появилась способность видеть себя, все вокруг как бы со стороны.

- Судья во время развода говорит: "Иска на раздел имущества не поступало, благородный у вас муж". Так всем кажется. А он потом холодильник у меня просил. Дай, говорит, мне только холодильник. Жарко у нас в Небит-Даге. Так я ему и дала! Дура, что ли?!

"Дрянь, дрянь, дрянь, - стучало в висках. - Ну, встань, скажи ей в глаза, что дрянь. Старый, с язвой желудка.... Ему молоко свежее надо. И девочка с ним. Полный дом оставил, а ты, дрянь, холодильник пожалела! Дрянь, какая дрянь!"

В эти минуты Васифу показалось, что вся утварь в этом доме, роскошная мебель, дорогая посуда и коврики на стенах говорят ему: "Пока не поздно, уходи отсюда!"

Чувство отвращения, чувство омерзения потушили страсть Васифа...

Он скрипнул зубами. Рубаба оторвалась от его плеча.

- Вам что, плохо? Вот лимон. Я провожу вас в ванную....

- Не надо, спасибо. Я должен идти.

Рубаба вскочила.

- Пойдете и вернетесь? А то можно просто на балконе постоять. Я буду вас ждать.

Васиф стянул свое пальто с вешалки, сказал не оборачиваясь:

- Не ждите, не стоит. На рассвете мне уезжать.

И когда он вышел на улицу, сейчас же почувствовал облегчение, как будто спасся от волка, могущего разодрать его на части.

Уже на улице он сунул два пальца в рот, умылся под краном в каком-то чужом дворе и зашагал по пустынным улицам к площади "Азнефти". На горизонте гасли последние звезды. От причала уходили в предрассветный туман буксировщики с дневной сменой нефтяников. В стеклянных будках на перекрестках клевали носами дежурные регулировщики. Тяжело переваливаясь, проехал мимо крытый грузовик, и сразу вкусно запахло теплым, поджаристым чуреком. Хлеб повезли. Хлеб людям.

И этой дряни тоже. Что она сейчас думает там, в своей розовой квартире? Может быть, смеется над ним... А черт с ней, пусть думает что хочет. А вообще-то, расскажи кому-нибудь, не поверят. За психа посчитают. "Так и ушел? И... ничего?" Да, представьте себе, так и ушел. Если бы она еще не начала рассказывать автобиографию... Про холодильник бы не говорила... Как будто в кресло напротив сел третий... Вошел неслышно и сел. Немолодой, усталый, с нездоровым блеском в глазах.

Васиф поднял воротник пальто и побежал навстречу первому, еще пустому автобусу.

Какое грустное зрелище - старый пустой автобус... В толчее незаметно, да просто в голову не придет разглядывать, например, обивку сидений, сдавленных, как сельди в бочке, пассажиров. А сейчас пустой, обнаженный до гвоздиков, вбитых в ребристый пол, автобус походил на одинокого холостяка, он еще хочет, еще пытается выглядеть по-молодому, бравым, - ссадины на боках замазаны нежно-голубой краской, крылья над скатами вовсе новые. Но здесь, внутри, в тусклом свете сохранившихся лампочек, надсадно кряхтят переплеты рам, а заплаты на сиденьях пришиты грубо, неумело, не в цвет, и выщербленный пол облеплен накрепко присохшей глиной.

Васиф не сразу увидел кондукторшу - какой-то темный ком на первом сиденье. Нащупал мелочь в кармане, подошел, а она спит. Укутанная платком так, что лица не видно, в спецовке поверх теплого пальто, привалилась к спинке сиденья, съежилась и спит. Сумка на коленях подрагивает.

Немолодая, наверно, молодые редко идут в кондукторы. Поднялась, наверно, часов в пять, добиралась пешком до парка ночными улицами. И вот последние несколько минут до первых пассажиров... Пусть спит.

"Женщины созданы богом для утехи мужчин, - любит говорить Балахан в интимных беседах с друзьями. - Пропустишь красотку - позор тебе, папаха от стыда с головы свалится". Можно считать, что сегодня ночью он, Васиф, потерял папаху. И уж если начистоту, не первый раз теряет. Среди немногих женщин, которых он знал, были и хорошенькие, были и гордые, попадались и сломанные жизнью, такие, которым "все равно"... Проходил угар, остывала страсть, уступая душевной пустоте, тайному чувству стыда за какие-то обязательные и неискренние слова, за заведомый обман, о котором в глубине души чаще всего знают оба, и мужчина и женщина, разыгрывающие видимость любви. Одни это делают грубо, другие подслащивают пошлость с привычной легкостью.