Повести, очерки, публицистика (Том 3)

- С Дятлом пошел! Нашел дружка! - осудил Петька своего отца.

Нам тоже было удивительно, что Илья Гордеич вдруг связался с пьянчугой Дятлом. Чтобы ждать было не скучно, мы стали играть шариками с верховскими ребятами.

Становилось темно, когда Илья Гордеич вышел из кабака. Дятла с ним не было. Илья Гордеич, пошатываясь, пошел домой. Песни на этот раз он не пел. Нам пришлось доигрывать, и мы потеряли из виду Илью Гордеича. Как только кончили игру, побежали домой. Остановились у Колюшкиного дома.

- Егорша, давай не будем спать эту ночь. Ладно? Ты за своим отцом гляди, я - за своим. Это будет так точно. Ты, Кольша, тоже не спи!

- А мне за кем глядеть?

- А ты... за нами, чтоб не уснул кто. К Егорше на сеновал приходи.

- Ну-к что... Ладно.

Отца своего я застал дома. Он сидел у огня и подшивал сапог. Мама готовила ужин, а бабушка вязала. Мама с бабушкой разговаривали, отец молчал.

После ужина я не пошел сразу на сеновал, а притаился во дворе - не услышу ли тут какой-нибудь разговор взрослых. Так и вышло.

Вскоре из дому вышел отец и, попыхивая трубкой, сел на крылечко. Как только на колокольне пробило двенадцать, отец подошел к соседнему забору и тихонько кашлянул. Ему ответили тем же.

- Ну что?

- Разыграл. Жиган угнал на Грудки, Дятел без задних ног. Чуть не две бутылки в него вылил да еще сорок копеек дал. У тебя что?

- Дедушко сам взялся проводить. Говорит, от Карандашихи через Жиганову заимку, потом болотами на Горнушинский прииск, а он чуть не к самой Чесноковской больнице подходит. Двадцати будто верст не выйдет.

- В Чесноковском, сказывают, доктор молодой, а дельный.

- В котором часу Филат Иваныч заедет?

- Велел, как час бить станут, наготове быть.

- Слушай-ка, Василий, не побоится доктор на леченье принять? Дано, поди, знать в Чесноковский.

- Да ведь он по чужому виду на руднике был прописан. Настояще-то его зовут Михайло Софроныч Костырев. Из Чесноковского он родом-то, только смолоду в городе работает.

Теперь я знал все. С трудом удерживался, чтобы не броситься на сеновал. Еле дождался, пока отец выбивал табачную золу и бродил по двору. На сеновале я хотел было выпалить все Петьке, но он, оказывается, тоже слышал весь разговор.

На другой день мы узнали, что Сеньшин отец с утра был на работе, а наших не было до вечера.

Отцу я не напоминал обещания; но осенью, когда мы уже ходили в школу, он сам сказал:

- Вылечили, Егоранько, того...

- Михайло Софроныча?- не удержался я.

- Ты откуда знаешь, как его зовут?

- Сам тогда сказывал...

- Вам?

- Нам.

- Ой, парень, смотри! Не верю я что-то.

Вечером в бане у Маковых, где Илья Гордеич поправлял зимние рамы, собрались наши отцы и стали "допрашиваться", что мы знаем. Сначала мы отмалчивались, потом это надоело. Петька махнул рукой и выпалил:

- Все знаем. Слышали ваш разговор.

- Чистая беда с вами, ребята! Не сболтните хоть!

- Мы-то? Это уж будьте в надежде! Умерло!

- Умерло! А Гриньше сказывали!

- Гриньше, конечно... Не маленький, поди, он.

- А Сеньше?

- Ну-к, Сеньша заединщик... Навсегда!

ДАЛЬНЕЕ-БЛИЗКОЕ

Вся выработка нашего завода отправлялась в город. Его обычно не называли.

Любому из подростков было известно, что до города сорок семь верст, что самое трудное место в дороге - кривой Шеманаев угор, а в городе - "железный круг" и "привокзальная топесь". На "железный круг" и "топесь" была заметная прибавка провозной платы, но каждый из возчиков железа старался "выхватить езду в лавку".

"Лавка", или, как ее официально называли "склад металлов Сысертских заводов", была "с ходу", вблизи Хлебного рынка.

- Удобство - в лавку-то, - хвалились возчики. - Сдача маховая, успевай по весам пропустить. Приказчик за одним глядит: не убавлено ли дорогой. А как его убавишь, коли кровельное да прутовое в пачках, а шинное - в сгибнях. Попробуй отгрызи! Да и всякому лестно другой раз езду в лавку получить. Сторожатся, чтобы оплошки не вышло. Глядишь, сдача-то вприскочку идет. Сдал - и сразу на Хлебный. Распрег лошадь, поставил к хрептюгу, а сам можешь горяченького хлебнуть, коли пятак имеешь: Обжорный рядом.

Совсем по-другому рассказывали о привокзальных складах:

- Хуже места выбрать не нашли. Дальше лавки-то версты на три, и сдача там самая канительная: один принимает, другой проверяет, а третий хабару ждет. В ненастье там чистый конобой. Место, видишь, ровное, стоку воде не налажено, а подвоз большой. В ненастье до того растопчут, что напросто еле ноги вытянешь из грязи. А с возом как? Старику либо женщине, о маленьком не говоря, при таком деле никак не сподручно. Да еще машина свистит. Какая молоденькая лошаденка шарахнется - других всполошит. Знай посматривай, а то и себя и животину загубить недолго, особливо, когда близко "крестовые воза", с долгим железом, придутся. С народом тоже рассорки много. Всяк, понятно, старается захватить для себя и своей артели место поближе. Ну и лаются, а иной раз и до кулаков дойдет. Сдашь железо, так еще сколько времени выбираешься, потому дорога заставлена вновь приехавшими. А ездят с дальних заводов большими артелями, человек по полсотни. Сговорись с ними добром, когда у каждого одно на уме: как бы поскорее к весовщикам пробиться! Сколь ни худая дорога порой случится, а этот железный круг того тошней. Выберешься из него, как из шахты вылезешь.

Вероятно, этот "железный круг" был одной из причин, почему ребята школьного возраста даже в тех семьях, где исключительно занимались возкой железа, почти не бывали в городе. По крайней мере на своей улице я не знал ни одного из ровесников, который бы мог похвалиться, что бывал в городе.

Все мы, конечно, интересовались городом, но слышали больше об одном: лавке и железном круге. Женское население, бывавшее в городе главным образом во время послепасхальных "дешевок", когда спускался залежавшийся товар, обычно жаловалось на давку и недобро совестность продавцов:

- На глазах обмерил! Не то поддернул! Хороший ситчик выбирала, а он с другого, видно, конца отрезал: гнилой оказался.

Редкая хвалилась:

- Вижу, не добиться, наудалую пошла: выхватила у одной тетери, говорю приказчику: "Режь пятнадцать аршин!" А ему что? На аршин-да и ножницами, а та бабенка на меня налетела. Ну, а ей говорю: "Кто зевает, тот воду хлебает".