Виктория

Началась бабья осень. Вика сидела в саду на толстой гладкой ветке яблони, с закаменевшей яблочной тянучкой, вспоминала бабу Мотю, станицу Темиргоевскую, еще ту, в раннем детстве, когда она гостила у бабушки и дедушки в большом срубе, где все пахло древесными запахами, баней, липовым чаем и пряниками одновременно. Она запомнила этот дом необитым доской, золотисто-рыжим внутри, с высокими потолками, такими высокими, что казалось, сам богатырь Илья Муромец уместился бы в том доме. Кругом еще лежали стружки да опилки, это дедушка Степан наносил на подошвах валенок из сарая, где он мастерил конька.

Воспоминания сами перетекали в ее голову из воздуха, пахнущего дымому Матрениной могилы с яблочным крестом. Где-то на соседних огородах жгли листву.

Она вспоминала, как ее крестили. Она теперь и не знала, где ту церковь нашли в округе, только ввели ее бабушка с дедушкой в темную маленькую залу. Огонь поблескивал из-за большой иконы, отгораживающей одну часть церкви от другой. Пламя отражалось на деревянном, крытом золотом алтаре, тоже маленьком, хоть и в три ряда. Церковь была низенькая, маловместительная. Помнит она себя словно со стороны, вот она совершенно голенькая, пузо от голода торчком торчит, аж пупок выпирает, а потом в рубашке по колено, в тазу большом стоит. Сверху льется холодная вода и воду ту хочется выпить, а в рот она не попадает, отклоняется от чуба и льется на батюшку. Сбоку Матрена стоит и умиляется. Только это совсем другая Матрена, не эта.

Баба Мотя тогда была, как теперь мама, молодая, полная жизни, статная и загорелая, как налитое яблочко. Деда помнила плохо: у него была пушистая бородка, совсем седая, очень мягкая, она занавешивала все его лицо, Вика не могла вспомнить ни его облика, ни выражения лица, ни глаз, но помнила голос. Голос у деда был ласковый, такой же мягкий как борода и усы, говорил он очень медленно, всегда улыбался и рассказывал им с Ваней сказки про Словья-разбойника и еще про Руслана и Людмилу.

К ней подходил немец, тот, что постарше, элегантно вытягивая носок чищенного ботинка и выковыривая одним ногтем грязь из-под другого. Наверное, он гулял по саду и увидел Вику.

Она насторожилась.

- Загораете? - спросил он по-немецки, не требуя ответа.

- Не работаете? - спросила Вика тоже по-немецки, стараясь подбирать слова попроще.

- О, девочка знает по-немецки! Нам нужны такие люди, - обрадовался он сдержанно, - Вы не хотите работать в канцелярии жандармерии? Это ваш шанс, подумайте.

- Вы очень быстро говорите, - спокойно ответила Вика, оскорбленная предложением работать на окупантов, - Если бы я вашу мать или бабушку ... она не могла подобрать слова, - ...убила, вы бы стали на меня работать?

Немец впился в нее глазами, соображал, старался осознать, правильно ли он понял. И вдруг он нагнулся к ней, схватил ее двумя руками за плечи, стал трясти:

- Твое дело помалкивать, девушка. Твое дело - любить своих новых хозяев, ублажать. И ни о чем не спрашивать. Тебе не полагается. И не пытайся открывать рот, тебе ясно? И вообще, твоя сестра все придумала, - добавил он.

Мать долго не могла переменить в своей душе то, что уже затвердело в ней, не верила, отнекивалась, отбивалась.

- Но, мама, неужели ты не понимаешь, что ты зазря себя коришь, зазря терзаешься!

Мать отворачивалась, искоса глядя на дочь:

- А ты почем знаешь, что я себя корю?

- Ну, что же я слепая? Третьего дня ты им в суп плюнула, давеча, топор под кровать сунула, что дальше-то?

- Дальше веревку найду и ... беги в горы, от меня проку нету, одни убытки. Мать извергам на растерзание бросила, это ведь я ее убила, я...

Вика уговаривала Елизавету Степановну, говоря ей, что не могли они, что показалось...

- Между прочим, они нас с тобою за сестер приняли, - пыталась она расшевелить мать, - или ты очень молодая у меня, или я состарилась.

- А може и взаправду, - медленно сказала Елизавета Степановна, - може, вся эта жизнь ее в могилу свела, не дала старость посмотреть.

Вика не пошла работать в жандармерию, запасов еды в подполе еще хватало, мать обшивала соседскую немчуру, брала с них деньги.

Вика поняла, что и при немцах можно было выходить днем на улицу, ходить в здание школы, где иногда собирались ее одноклассники, человек пять, не больше.

- Петька Романов, Рафиз Сейфулин, Аза Кириченко, Вовчик, Ленка Гагарина уехали с родителями в Ташкент, за Урал, на север, - поведали ей наперебой мальчишки, - другие, Федя, твоя Маруся, Ленька - говорят в горах, у партизан.

Вика ругала себя за то, что не додумалась она про партизан, не подсказала матери, Каменским. Конечно, не дали бы им пропасть, если бы они ушли вовремя в горы.

Никто из ребят не знал, куда увели еврейские семьи, где их содержат. Одно успокаивало, массовых расстрелов еще не было, ребята бегали смотреть, как вешают второго секретаря райкома, пару раз фашисты устраивали погромы в домах коммунистов, жену начальника порта увели в верхний поселок, в жандармерию.

- Всех вместе их куда-то отвели, - размышлял командир их класса смуглявый, рассудительный Ренат Лавочкин, - всех лиц еврейской национальности провели по Подолу туда куда-то, к вам, - он кивнул на Вику, на улицу Радио.

Они сидели за школьным амбаром, на площадке, усыпанной соломой. Площадку эту обрамляли со всех сторон кусты, ребят не было видно ни с футбольного поля, ни из школьных окон, ни с дороги, проходившей совсем рядом.

- Ренатик, но ведь у всех у нас в домах живут немцы, - предожила Вика, - Неужели никак нельзя через них узнать. Вот у тебя, как с ними?

- У меня с ними не может быть никак, - отрезал Ренат, - Они меня уже два раза избили, когда я за мамку вступился. И сожрали все за пять дней.

- Да мы и немецкого не понимаем, - покачала головой Леточка Нивинская, - мне Виолетта тройку по немецкому еле вывела.

- Эх ты! - пристыдил Ренат, - Вот теперь кудахтай! Как же людям-то помочь?

Вика уже обдумывала это давно. Она мягко подбиралась к капитану Клоссеру, пару раз проследила за ним, когда он утром шел на службу. Работал он в жандармерии, в правом крыле: Вика видела его в окне.

- Вот что, - задумчиво проговорила она, - а если напрямую разговор завести. Так, мол, и так, подружка... Может, знаете... Ну, подкупить там чем-нибудь...