Асунта (СИ)

Но за окном никого не видно. Днем, в ответ на вопрос: слышали ли вы? соседка, еле различимым шепотом, отвечает, что да, слышала, и в глазах ее шевелится давнишний, еще раз оживший испуг. Ночная птица бьется в темных ветках сосны, и кричит, и плачет как ребенок. Огромная бабочка прижимается к стеклу и тихонько шевелит усиками и крыльями, на которых видны крестики, круги, стрелы и еще какие-то знаки. Глядя на нее одни недоумевают. Другим страшно. Третьи - равнодушны. Но всё молчат, не обмениваются никакими словами. И все знают, что завтра, или послезавтра, или позже все повторится, что все это удержавшиеся в земле, в камнях, в домах, в душах осколки, обломки, отголоски прошлого...

- Эти сны наяву, - проговорил Савелий, - которыми вы заменили реальность, были ли они для вас источником удовлетворения? Приносили ли они вам облегчения, радости... скажите?..

- Начиная я мучился. Потом мне становилось хорошо. А когда покидал свое Царство, то бывал изнеможденным. Но больше всего меня терзало видение мальчика с собачкой.

- Почему?

- Потому, что время от времени я все-таки ходил в деревню. Несмотря на все у меня оставалась надежда завязать знакомства. Я думал, что мне удастся пробудить доверие и выслушать какие-нибудь рассказы. Чтобы не все было моими видениями, понимаете? Но ничего не вышло. Никто не отозвался. Всё мои усилия пропали даром. Никуда меня не пустили. Тогда-то вот я и нашел мальчика-проводника, о котором все, в Гравбороне знают, но говорить о котором никто не смеет. Только...

- Только вот и мальчик-проводник был моей выдумкой, моей легендой, и никуда меня не провел. А может быть он провел меня к никогда не возникшим дружбам? Так или иначе, его сказка осталась {110} недосказанной, у нее нет окончания, ее окончание от меня ускользнуло. Марк Варли слегка поежился.

- Все это как тени, - проговорил он, улыбнувшись.

- Конечно, - согласился Савелий, - но есть в них что-то, что реальней реальности.

- О! Савелий! Друг мой! Я говорю о поэтических и развлекательных домыслах, а вы их принимаете всерьез.

Смущенный Савелий молчал.

- Так оно и есть, - продолжал Варли. - И вы найдете окончание для истории мальчика-проводника с белой собачкой и оно будет реальным. Телесным.

На этот раз старик рассмеялся так весело, так почти звонко, что Савелий насторожился: уж не ирония ли это? Но тотчас Варли раскашлялся.

- Это из-за дыма, - произнес он.

- Может быть надо пройтись?

- О нет, нет! Может быть завтра? Вы нашли автомобиль или повозку?

- Нет еще.

- Если не найдете, то я домика не увижу. Пешком, мне туда не добраться.

Поднявшись в комнату, Варли немного посетовал на недостаток комфорта. Савелий передвинул стол, расположил на нем бумаги, самопишущие ручки, бювар, все, вообще, нужное для писания, и Варли перестал ворчать.

- Если бы вы еще наладили кофе, - промолвил он, - то я мог бы тут работать не хуже чем дома. - И он снова засмеялся и снова смех его был звонок и ясен.

Савелий отправился к хозяйке, надеясь получить электрическую грелку и кофейник, но ни того, ни другого не получил. В лавках же не продавалось и спиртовок. Обращаться к местным жителям было, само собой понятно, делом безнадежным. Как раз, словно в подтверждение рассказов Варли, Савелий увидел в окне простоволосую старуху с поднимающимся почти к самому крючковатому носу огурцеобразным подбородком, с крепко стиснутыми бескровными губами, со взглядом, в котором сквозило столько же подозрения, сколько ненависти.

- Настоящая стерва, - подумал Савелий, с раздражением. - Или ведьма. Как раз такие смотрят сквозь щели ставень на бродягу, и на повозки, на волка.

Он спросил себя, почему раздражился, и допустил, что отчасти из-за перспективы жизни в домике Варли, где его могли ждать не только вечерние часы работы над рукописями и иллюстрациями. Мало ли что там могло его ждать?

Он дошел до окраины, взглянул на дорогу становившуюся к вечеру лиловатой, на удлинявшиеся тени деревьев, на начинавшие темнеть скалы и вернулся в гостиницу. Он медленно поднялся по лестнице и {111} постучал. Ответа не последовало. Он постучал вторично и опять безрезультатно. Тогда Савелий растворил дверь и, войдя в комнату, увидал Марка Варли припавшего к столу. Колени его были раздвинуты и между ними висели обе руки.

- О! М-сье Варли! Что с вами? - воскликнул Савелий, подбегая к старику.

И тотчас же ему стало ясно, что Марк Варли мертв.

Охваченный внезапным внутренним страхом, на несколько мгновений нарушившим естественное течение его мыслей - как то бывает, когда мгновенная паника разрушает в войске костяк дисциплины - Савелий издал несколько нелепых восклицаний, может быть даже к кому-то обращенных вопросов, засуетился, отошел к стене, прислонился и довольно долго не двигался.

Когда, много-много позже, он мысленно восстанавливал эти минуты, то ему казалось, что поразила его тогда не столько сама кончина Марка Варли, сколько некое, с очевидностью возникшее новое соотношение между ним самим и созданными Варли призраками. Точно бы ответственность какая-то на него переходила.

На столе лежал свежеисписанный лист бумаги.

"Тела наши, - прочел Савелий, - нам предоставлены лишь в пожизненное пользование и будут у нас отобраны. Не подчиниться распоряжению не в нашей власти. Но ни у Хана Рунка, ни у Ркчита, ни у Терма, ни у иерусалимских Ведьм, ни у Мальчика-проводника тел нет и распоряжения об их отобрании быть не может. Так что, в известном смысле, все они живучей нас. Я не говорю, конечно, что они вечны, но все-таки не могу не подчеркнуть, что лукавая формула пожизненного пользования к ним неприложима. Царство видений мое, все в нем от меня одного...".

На этом фраза обрывалась и о том, чего учитель написать не успел, ученик мог только догадываться.

36. - ФАБРИКА

В эту самую пору, получивший назначение в другую колонию Ламблэ проезжал через Францию. Он воспользовался случаем, чтобы завернуть во Вьерзон и повидать Крозье, от которого, со времени железнодорожного крушения, никаких известий не имел. Ему хотелось поподробней разузнать, кто эта Асунта Болдырева и почему Крозье его к ней послал, едва придя в себя. Думал он также рассказать Филиппу о впечатлении, оставшемся от визита на улицу Байяр. Но к любопытству узнать как и что примешивалось опасение оказаться нескромным.

На фабрике, куда Ламблэ направился, его провели в приемную, где ему пришлось, до того, как проникнуть в директорский кабинет, подождать несколько минут. Когда дверь распахнули, Ламблэ увидал {112} Филиппа сидевшего за большим столом и читавшего какую-то бумагу. Кроме этой бумаги и телефонного аппарата на столе не было ничего, что создавало впечатление холодности и строгости, указывая на умение сосредоточиться на главном. Филипп поднял глаза на вошедшего, тот не мог не заметить в них некоторой надменности. Брови Крозье были сдвинуты и складка губ как бы предупреждала, что говорить следует взвешивая каждое слово.

"Другой человек, - подумал Ламблэ, - даже странно, до чего он мог стать другим".

- Здравствуй, - сказал Крозье, слегка привстав и протягивая руку Ламблэ, который скользнул глазами по головной нашлепке. - Ты снова во Франции?

Ламблэ объяснил, что получил назначение в другом полушарии и едет к месту службы, что работы, которыми он заведывал до сих пор, приостановлены или из-за длящегося экономического кризиса, или из-за какого-нибудь движения капиталов, простым смертным непонятного.

- Что до меня, - добавил он, - то я покинул мою должность и без сожаления, и без радости. Посмотрю, что делается в других местах. Чего я не хочу, так это осесть во Франции. А теперь еду в Париж за инструкциями и за подъемными.

- Вижу, что твои дела не плохи.

- Да, не плохи. По крайней мере я думаю, что они не плохи. А ты? Как здоровье?

Он покосился на прислоненную к столу палку со сложной локтевой ручкой и еще раз взглянул на нашлепку.