Подход Кристаповича

"А вам-то что до всего этого?" - спросила Елена Валентиновна у Гены. "Мам, ну ты просто!.. - возмутилась Ольга. - Он же уже рассказывал, что ты, как на допросе..." Елена Валентиновна извинилась - действительно, что-то у нее с памятью. Гена повторил, что Сергей Ильич ему, как отец, а своего настоящего отца, майора внутренних войск, служащего в днепропетровской тюрьме, он знать давно не хочет, хотя и благодарен ему за то, что научил накапливать мышцы, приохотил к спорту, ко всякому мужскому делу. Теперь Гена - культурист, каратист, перворазрядник чуть ли не по всем видам, а в духовном смысле ему, конечно, ближе всех Сергей Ильич, хотя сам Гена не такой, конечно, интеллигентный, а взгляды имеет попроще и пожестче. В Москве он не прижился, подрабатывал где и чем придется, большею частью - в массовках, изображая почти всегда немецкого солдата, умывающегося у колодца голым по пояс - торс сделал бы честь любому рыцарю СС. От любого упоминания об окружающей действительности Гена шипел, как раскаленная сковорода от плевка, при упоминании же о Штатах весь наливался умилением, носил с собою страничку из "Плейбоя" - рекламу "Кемела", на которой позировал мужик - копия Гены, а отчасти и Сергея Ильича, как ни странно, только помоложе... Если все удастся, свое место там Гена выбрал твердо: бодигардом к какому-нибудь богатенькому, подкопить немного, потом открыть бар где-нибудь в хорошем климате, самому в нем петь под гитару блатные песни - от любителей отбою не будет... Еще в деле должна была участвовать жена Сергея Ильича Валечка, девка серьезная, хоть и балеринка, готова куда и на что угодно, ловкая, тренированная - по профессии, преданная Сергею Ильичу, сообразительная... "В общем, все уже готово, завтра начинаем, - сказал Гена, - теперь главное, чтобы до начала не сорвалось..." Ольга встрепенулась - до этого будто задремала под сказочные картинки, которые без особенных литературных красот, но вдохновенно расписывал Гена - пошла в прихожую, глянула в глазок. Очередной дежурный Хромченко или Ивахненко мирно дремал, привалившись к стене. "А это вам, Елена Валентиновна, - Гена достал блочок каких-то голубых таблеток, - это Сергей Ильич велел передать, а ему итальянец дал - для спокойного сна и укрепления нервов..." Он встал, перехватил взгляд Елены Валентиновны на оттопыривающийся карман: "А, это газовый, на всякий случай, а в деле пригодится, я его в прошлом году в Риге у одного морячка купил..." Вышел на балкон - было уже совсем темно, деревья вокруг дома заслоняли балкон снизу, можно было не опасаться. "А вас аккуратно возьмем, уже сделали специальную корзинку", - сказал Гена, уцепился за свешивающуюся с крыши веревку и мгновенно вознесся - без всякого напряжения пару раз перехватился руками, и готово.

Елена Валентиновна вернулась на кухню, прислушалась. Над потолком что-то прошуршало едва слышно, удаляясь. "Наше счастье, что последний этаж, - сказала Ольга, - а ты все переживала, что не обменяемся никогда из-за этого. Видишь, может, скоро и обменяемся..." "Наверное, он выйдет через соседний подъезд, - наконец сообразила Елена Валентиновна. - Я и не знала, что по чердаку так можно пройти..." Ольга засмеялась: "А как бы он иначе вошел - мимо топтуна по лестнице? Тогда и по веревке лезть смысла не было бы... Ложись спать, мамочка, отдохни перед завтрашним..."

Елена Валентиновна проглотила голубую таблетку, уже засыпая, услышала, как роется в лекарствах Оля. "Спи, мамочка, я тоже хочу это принять, если можно..." И не находя сил открыть будто склеившиеся от снотворного веки, Елена Валентиновна заплакала - от страха и жалости к дочке, к себе, ко всем этим людям, похожим на полураздавленных лягушек, выбирающихся из-под бетонной плиты - видела когда-то такое на стройке... И Оля плакала, сидя рядом с ней на постели, тыкаясь лицом в материну подушку - и без того уже мокрую. И в радужных кругах от слез проплыли перед глазами Елены Валентиновны те глаза - светящиеся серые глаза Дато, блуждающие уже почти год после смерти бедного грузина по разным лицам и никак не покидающие ее, и который уже раз она взмолилась, чтобы погасли наконец эти улики ее болезни.

...Под дебаркадером Киевского вокзала тяжко стлался обычный железнодорожный запах, перекликались чехи и болгары, нагруженные электроприборами, жалась к перепуганной руководительнице туристская группа из Перми, и сентиментальные одесские дамы растроганно смотрели на таки что красивую - то красивую пару, идущую к спальному мягкому вагону варненского поезда. Высокий рыжеволосый красавец с пышными усами вел под руку очень юную, на последнем месяце беременности жену, впереди быстро катил свою тележку носильщик, - огромная, прочно обвязанная коробка от цветного телевизора, два гигантских и очень красивых кожаных чемодана, длинная нейлоновая сумка... Две минуты переговоров с проводницей, быстро мелькнувшая красненькая десятка - и вот уже счастливый муж и будущий отец вместе с носильщиком умещают в нерабочем тамбуре телевизор. "Мы ж не заграницу, потом заберем, а в купе же тесно, девушка, ну, пойдите же навстречу!.." Вот уже и чемодан в купе, и сумка - а вот и поехали! Ну, Москва!.. Все. Будь здоров, Анатолий Иванович. Поздно врываешься ты в знакомую квартиру, поздно соображаешь выглянуть на балкон, увидеть будто бы впопыхах забытую веревку, свесившуюся с крыши, и уж совсем зря так рассчитываешь на свою тренированность - вместо того, чтобы забраться на чердак через подъезд, да расследовать на месте толком все удивительные обстоятельства, ловишь ты соблазнительно покачивающийся конец веревки, дергаешь, проверяя прочность, ставишь ноги на перила, подтягиваешься, перехватывая руками - неужто эта девчонка и эта старая развалина, эта очкастая старая манда так ушли?! - еще раз подтягиваешься... и будь здоров, бедный грустноглазый Анатолий Иванович! Сэкономишь минуту, как говорится... Прочно закреплен на чердаке конец веревки, но как раз там, где ложится она на край огораживающего плоскую крышу бордюра, подложил Гена, по совету хитроумного старца, опытном истребители коллег и предшественников Анатолия Ивановича, неугомонного астматика из соседнего дома, - подложил Гена и укрепил острейшее лезвие от старого ножа, да еще и надрезал напоследок половину волокон проклятой веревки. Ломаются ветки окружающих дом деревьев, выскакивают на свои балконы перепуганные жильцы тихого и небогатого кооператива, все обходится без вскрика даже - потому что сразу и насквозь проходит через падающее с двадцатиметровой высоты человеческое тело металлический шест-подпорка, оставшаяся неведомо с каких времен от воздушки, протянутой еще строителями для своих надобностей. А ведь если бы просто на деревья - может, и ничего, руки-нот поломал бы, и обошлось бы... Эх! А ты, что же, Хромченко?! Проспал-таки звездочку? Да если бы только ее... И до земляков с-под Донецка дойдет теперь слух не о закрытой награде за выполнение спецзадания, а о закрытом заседании спецтрибунала - эх, бедняга Хромченко...