Питомка

- Лежу я, девка, так-то и думаю: как бы мне не проспать! А сон это меня схватит, схватит да как ударит; я и вскочу. А ночь темная-растемная. забылась я чуточку и вижу, быдто я хлебы в печку сажаю. Хлебы такие белые. Матушка быдто стоит эдак подпершись. "Какие, говорит,  у нас хлебы-то удались, ровно как пшеничные". А я тороплюсь,  сажаю. Как бы дух-от из печки не вышел, боюсь до смерти. Вдруг откуда ни возьмись свинья, пестрая да большущая,  схватила один хлеб и убегла. я за ней: ах-ах-ах, ах-ах-ах,  все бегу, все бегу, никак не догоню. И уж сама себя не помню,  полем все каким-то бегу да все спотыкаюсь; кочки тут какие-то,  ямы нарыты. А свинья эта обернулась ко мне и говорит: нет тебе ничего! посмотрела я на нее, а она страшная-расстрашная; зубы у ней вот эдакие... Я так вся и затряслась... Батюшки мои! Да как закричу и проснулась. А хозяин меня в бок толкает. Что ты, дура,  орешь? Я бабке сказываю, она говорит: это кто-нибудь из родни помрет.

- А я вот, - говорила другая баба,  - третью ночь все свекра-покойника свово вижу. Вижу, быдто мету я избу, а он, покойник, царство небесное, все меня сзади хватает. Я оглянусь, что, мол, ты, батюшка? А он мне: ничего, говорит, мети, мети знай!

- Да чтой-то, бабы, никак эта приезжая-то сюда идет?

- И то, никак сюда.

- Ну, что, голубка, не нашла девочку-то?

- Нет, все не найду.

- А ты бы к ворожее сходила. У нас тут недалеко старушка живет. Она бы тебе погадала.

- Да уж ходила я к ним: обещали верно, а все нет. И у Сергия-то чудотворца два раз была.

- Ты бы в правление еще сходила, - что писарь скажет. Пойдем, я тебя сведу, - вызвалась одна баба.

Пошли.

- У нас тоже, я тебе скажу, - говорила провожатая,  - сладость-то не бознать какая. Девять душ! Шутка? Ребята мораются. Одних рубах не напасесси. Посто-кась, мы у мужиков спросим.

Мужики стояли кучей между кабаком и волостным правлением. Разговор у них был следующий:

- Что ж, известно, наше дело такое.

- Чт и говорить.

- Нет, вы, братцы, солдата спросите, он-то чт тут?

- Я чт? - спрашивал солдат.

- Да; ты-то чт?

Солдат подбоченился, наморщил брови и спросил:

- За Дунаем был?

- Нет, не был.

- Ну, стало быть, нечего мне с тобой и толковать.

Один пьяный мужик стоял среди улицы и, кланяясь другому, говорил:

- Вы наши отцы, а мы ваши дети. Отец милосердай!

А другой посмотрел на баб и сказал:

- Эти что, поганки-то, ходют здесь?

- Я милосерд, - закричал пьяный мужик.

- Брысь вы, шилохвостые!

На крыльце волостного правления тоже сидели мужики. Бабы подошли к ним.

- Степан Егорыч где? - спросила провожатая.

- А тебе на что?

- Да вот этой молодке нужно насчет девочки.

- Небось пьяный лежит Степан Егорыч-то ваш, а то у старшине.

- Тебе, тетка, девочку? - спросил кузнец.

- Да; дочку было.

- Скоро нужно?

Баба обрадовалась.

- Да поскорей-то бы лучше. Очень уж я...

- Ишь ты, какая проворная!

Мужики захохотали.

Приезжая баба отправилась к старшине. Писарь в это время сидел за столом и говорил:

- Они без меня шагу ступить не могут. Так ли я говорю?

- Это верно, - отвечал старшина, разбивая на лавке камнем орех.

- Я говорю, - продолжал писарь,  - васкбродие, позвольте мне в отпуск! А он: я, говорит, тебе,  собачий ты сын, такой отпуск задам - ты у меня своих не узнаешь.

- Там вас, Степан Егорыч, баба спрашивает, - сказала жена старшины.

- Какая баба?

- А я не знаю.

- Посылай ее сюда!

Вошла приезжая баба.

Старшина положил камень на окно и спросил:

- Что ты?

Баба поклонилась.

- Здравствуйте!

- Ну, здравствуй! Чего ж тебе нужно?

- К вашей милости.

- Не слепые, видим, что к нашей милости. Какое такое твое дело? спросил писарь.

Баба подперлась рукой в щеку,  посмотрела на старшину, потом на писаря, заморгала, заморгала глазами и повалилась в ноги.

- Говори толком! Что валяться-то? - сказал писарь.

Баба поднялась и, стоя на коленях, сказала:

- Детища моя отдана в чужие люди. Не найду.

- Ну так что ж?

- Нельзя ли в книжке посмотреть? Шпитоночка она.

- То-то вот, - сказал писарь,  - дуры вы. Ходите безо время. Нешто не знаешь, грех в праздник ходить.

Баба молча поклонилась.

- Это не дело, - заметил старшина. - Надо время знать.

- Отцы вы наши сиротские! - шепотом сказала баба.

- Нечево - "отцы". Отцы, да не ваши, - отвечал писарь.

Старшина подошел к бабе и, покачиваясь над ней, сказал: "Вот вы грешите, а начальство за вас отвечай".

Баба, стоя на коленях, посмотрела на него.

- Вот чт, - прибавил старшина и опять сел.

Баба встала и собралась было уходить.

- Ну да ладно, приходи ужо ко мне в правление, - сказал ей писарь. Беда мне с вами!

- Что станешь делать, - заключил старшина. - По глупости прощается.

Баба ушла.

На краю села стояла старая избенка, без крыши, с одним окном. У ворот торчала опрокинутая соха. В сумерки проезжая баба подошла к избе и постучала в окошко. Там кто-то закашлял и спросил:

- Кто там? Иди на двор!

Баба отворила калитку и вошла. По двору ходила овца. В сенях крыши тоже не было. На верху, в слегах 3, копошились воробьи. Из избы послышался голос:

- Отыми, дверь-то отыми!

Баба попробовала было отпереть, но дверь была без петель и повалилась в сени.

В избе, на лавке, у самого входа, на зипуне, лежала больная женщина.

- Что ты? - спросила она.

Приезжая баба посмотрела вокруг и сказала:

- Писарь говорил: девочка у вас тут есть...

- Есть, есть девочка. хворает,  как я же. замучила лихоманка. Ты мать, что ли, ей? Казенная она у нас. Коли мать - возьми! Самим есть нечего.

Больная встала с лавки, охая натянула зипун и вышла в сени,  говоря:

- До нового хлеба далеко, а старый еще к святой приели. Все кое-как, кое-как, по чужим людям; да хворь-то пуще всего... О-ох! вот она лежит. Парань! А Параня! мать пришла,  гляди-ка сюда!

В сенях, на доске, лежала в жару трехлетняя девочка, обернутая в тряпье. Больная женщина подняла мешок, которым была накрыта девочка, и показала ее приезжей.

- На вот, смотри! Она, что ли?

Девочка открыла глаза, с испугом взглянула на бабу и застонала.

- Не видать мне тут, - говорила приезжая. - Темно.

- Постой, я к свету вынесу. Паранюшка! Встань, ягодка ты моя! Головка болит, - говорила больная, подымая девочку и вынося ее на двор; больная села на порог, а приезжая припала к ребенку и торопливо стала его разглядывать. Девочка лежала на коленях, закинув назад горячую голову, с закатившимися глазами и раскрытым ртом.

- Ох, не зна'ю я так-то, - говорила баба. - Поверни-ка ты ее вот этак, на бочок. на правом боку родинка тут у ней.

- Постой, постой, - говорила больная. - Повернись чуточку! Вот так! Не бось! Мать тебе пирожка принесла. Не бось, милая! Что, есть, что ли?

- Нету.

- Ну, делать нечего. Видно, не она, - сказала больная и понесла девочку в сени.

Приезжая баба постояла на одном месте, поводила глазами по двору, потом подошла к двери, сказала: - Ну, прощай! - и вдруг ударилась об землю и зарыдала.

- Дочка ты моя милая! Детища ты моя ненаглядная! - причитала она, лежа на пороге и ухватив обеими руками свою дорожную палочку. Котомка на ней тряслась, платок съехал с головы.

Больная женщина подошла к двери, посмотрела, посмотрела на приезжую, сама припала к ней и стала уговаривать:

- Ну, что ты? Ну, что? Дура! Дура! Не плачь!

- Ох, очень уж у меня накипело,  на сердце-то накипело... Со вчерашнего с утра вот этакой крошечки во рту не было...

- Постой, я тебе хошь водицы принесу, - сказала больная и пошла за водой.

Баба между тем встала, оправилась и повязала платок.