Смерть Вазир-Мухтара

казался сегодня новым местом, он превосходно провел ночь, как на покойном постоялом дворе, зато поутру как бы угорел от тайного запаха, которым недаром полны отчие дома. Алексей Федорович Грибоедов, дядя с палкой, умер пять лет назад. Его и зарыли здесь, на Москве. Войти он, стало быть, не мог. Скончался в свое время и папенька. Но все же раздавались отчие звуки. Часы перекликались из комнаты в комнату, как петухи, - --------------------------------------(1) Величайшее несчастье, когда нет истинного друга. Стих арабского поэта иль-Мутанаббия (915-965). Источник указан академиком И. Ю. Крачковским. через деревянные стены. У maman в будуаре маятник всегда ходил как бешеный. Затем шваркающий звук, и кто-то плевал. Значение звука он долго не мог определить. Потом затаенный смех (несомненно, женский), шварканье приостановлено и наконец с новой силой вновь началось. Кто-то вполголоса зашикал из дверей, трюхнул жидкий, дрянненький колокольчик - это, безо всякого сомнения, из маменькина будуара. И стало понятно значение шварканья и плеванья, а также смеха: Александр чистил его сапоги, плевал и толкал под бок маменькину девку. Александр вообще проявлял в доме за этот последний приезд необыкновенную наглость: он налетел, как персидский разбойник, на господский дом, взял его приступом, он говорил: "мы", брови у него разлетались, ноздри раздувались, белесые глаза стали глупыми. Он был даже величествен. Так, он вздумал, что "Александр Сергеевич не могут, чтобы ему чистить платье в людской", ночевал наверху - и вот теперь тискал девушку. Все же Александр Сергеевич улыбнулся, потому что любил Александра. Александр напоминал лягушку. Маменька опять трюхнула колокольцем, оберегала его покой от Сашки, а сама ведь тем будила его, несносно. Тогда, как бы из озорства, из желания передразнить ненавистный маменькин звук, он протянул руку и тоже трюхнул в колокольчик. Звук получился столь же мерзкий, как и у маменьки, но более громкий. И трюхнул еще раз. Вошел крадучись, извиваясь змеем, шаркая туфлями, Александр. Походка его напоминала походку дервиша в "Страстях Алиевых". На вытянутых руках он нес платье, как жертву божеству, кок его уже был смазан квасом и завит. Удивительно глупая улыбка явилась перед Грибоедовым. Он с удовольствием смотрел, как складывал Александр тонкое черное платье на табурет и обрядовым жестом сложил вровень обе штрипки от брюк. Так они и молчали обыкновенно, любуясь друг другом. - Подай кофе. - Каву-с? Мигом, - щеголяя персидским словом, Сашка составил в ряд длинные острые носы штиблет. ("Тоже, кафечи. Нашел, дурак, перед кем хвастать".) - Карету от извозчика заказал? - Ждет-с. Александр, кланяясь носом на каждом шагу, пошел вон. Как затравленный унылый зверь, Грибоедов смотрел на свое черное платье. У самого борта сюртука он заметил пылинку, снял ее и покраснел. Он не хотел думать о том, что вскоре здесь засияет алмазная звезда, и между тем даже со всею живостью представлял ее как раз на том месте, где стер пыль. Кофе. Быстро он оделся, с отчаянностью