Волк

Волк скалит зубы, и губы его окровавленные подергиваются злою, торжествующею усмешкой.

— Волченька! Послушай… — собрав последние силы, блеет овца. — Мужика-то хоть пожалей!.. Ведь у него и всей-то скотины я одна, с малыми ягнятами… Чем только живет человек… Совсем-то он бедный…

— А что мне за дело до мужика! — окрысился волк. — Мало хорошего я видал от него… Хоть бы все они переколели с голоду, твои мужики-то, так мне и горя мало… Ну, а с тобой я сейчас покончу!..

Овца уже не блеяла и только тихо плакала. Слезы заволакивали ей глаза и дрожали у нее на ресницах. Волк близко наклонился к ней и пытливо смотрел на нее. Грустные, кроткие глаза ее молили о пощаде, молили о жизни…

— Сейчас я тебя съем! Слышишь? — с дьявольским злорадством шептал волк, тормоша ее за голову и за ноги. — Я хочу только подольше помучить тебя, понимаешь? А потом и съем… Захрустят твои косточки… Я раздеру тебе грудь, выну твои теплые внутренности… Ах, как это вкусно! Прелесть!.. Я выпью твою кровь и всю тебя съем до последнего кусочка, даже костей не оставлю, разве только пустую голову твою брошу, когда высосу мозг из нее… Ну! и это будет сейчас, сию минуту… Смотри! Раз, два… Эй! (Волк с силой тряхнул овцу, уже лишавшуюся чувств, и заставил ее на минуту очнуться. Но ужас, казалось, окончательно сковал овцу. Она молчала и лежала неподвижно, едва дыша.) Умирай же, скотина! — продолжал волк, наклоняясь к ее уху. — И знай, что твои ягнята не минуют моих лап. Я потешусь над ними так же, как тешился над тобой. Непременно!.. Раз, два, три!..

Тут вдруг произошло что-то очень странное, необычайное. Даже волку, кажется, стало жутко… Умиравшая овца с неимоверными усилиями подняла голову, не обращая внимания на волка, как бы не видя перед собой его щелкающих зубов, словно позабыв все страхи и ужасы, и с решимостью повернулась в ту сторону, куда умчалось стадо.

В смертельной тоске посмотрела она на поле и жалобно, но громко, сквозь слезы, заблеяла: — Ягнятки мои… милые!..

Но в тоже мгновенье все было кончено. Волк бросился на овцу и, как уже ранее говорил, распорол ей грудь, вырвал оттуда еще горячее, трепещущее сердце и сожрал его… Захрустели нежные овечьи косточки на волчьих зубах…

IV

Вздумалось волку однажды отведать ягненка. Подкрался он к стаду, выхватил ягненочка пожирнее и, разогнав все стадо куда попало, сам пустился наутек.

— Дедушка! Миленький! Отпусти меня, не замай… — взмолился ягненок, когда волк затащил его в кусты и бросил наземь. — Мамка обо мне будет плакать… Голубчик, пусти меня к ней! Она меня так любит… Я у нее один!

— А что мне за дело до твоей матери, олух ты этакий! — зарычал волк. — Один ли ты у нее или не один — мне все равно… Я вот возьму да и съем тебя!

— Как это «съем»? — пролепетал ягненок. — Меня?

— Да! Именно тебя, мое сокровище! — с усмешкой проворчал волк. — Ты щиплешь травку и ешь… так? Ну, вот, и я точно так же перегрызу тебе горло и съем, и ничего от тебя не останется, мой свет!

— Господи! Да за что же, за что же это! — блеял ягненок. — За что ты меня, дедушка, так тормошишь, так больно давишь мне горло… Ой-ой-ой, больно!.. ой, больно!.. Что я тебе сделал?

— Ха! Что сделал! — шипел волк сквозь зубы, обнюхивая морду ягненка, как бы целуя его. — Если до сих пор ты еще ничего не сделал мне, так сделаешь, когда-нибудь после, ужо, когда вырастешь… Будешь блеять да глумиться надо мной. Знаю я вашу овечью братию! Очень хорошо знаю… В лапах у волка вы все смирны, воды не замутите, а пусти вас в поле, так вам и чорт не брат! Вы сейчас, как шальные, пуститесь в деревню, заберетесь на двор, да и ну оттуда дразнить меня… «бя-бя, бя-бя!..» Издыхай, негодное отродье!

— Ой, мама!.. ой, тошнехонько… — забился ягненок и через минуту уже валялся окровавленный в лапах у волка.

Волк потрошил его, с жадностью вылизывая сочившуюся кровь, ухмыляясь и рыча от удовольствия…

Волк не всегда с голоду нападал на «живое мясо». Иной раз, бывало, съест овцу, казалось бы, уж надо быть сытым… Ан — нет!.. Злая волчья похоть расходилась. Налетит на стадо овец и начнет зря бросаться направо и налево, только клочья летят… ухватит одну овцу, вырвет у нее бок и хлоп ее на землю; схватит другую, закусит, швырнет! Третью — свалит, разорвет ей грудь, попьет немного крови и бросит ее замертво… В такие минуты волк становился как бешеный.

В одну из таких минут ярости и злости он напал на мальчугана, собиравшего в кустах клюкву, укусил ему плечо, сбил с ног, да — к счастью для мальчугана — услыхал крик бабы, бежавшей на него с колом. Волк опрометью бросился в лес…

Вообще, все лето и осень волку — житье хорошее, умирать не надо.

И много на своем веку передушил он собак, зайцев, овец, ягнят, телят и других животных, бывших ему под силу. Он иногда нападал и на лошадей, на коров, но большею частью неудачно. Впрочем, случалось ему у коров вырывать из задней части лучшие куски мяса, и эти коровы, едва дотащившись до дому, в страшных страданиях умирали. Иногда попадало и волку… Однажды лошадь, защищая своего жеребенка, так ловко лягнула его, что чуть не своротила ему скулу.

Много вреда волк приносил крестьянам; много бедняков поплакало из-за него… Много свежего мяса поел он на своем веку, много попил теплой крови и надеялся, что еще достаточно попьет ее…

Но и для него, наконец, наступила роковая зима.

V

Никогда еще волк так не голодал, как в эту последнюю зиму.

Однажды ночью бродил он под лесом, прислушиваясь и нюхая. И вдруг почуял он неподалеку запах падали. Конечно, падаль не то, что свежее мясцо, но за неимением лучшего и оно годится… Осторожно крадучись, озираясь, подходит волк и видит: лежит дохлая лошадь, худая, тощая, бока у нее впалые, — все ребра знать, — а голова почти совсем зарылась в снег… Тут же голые сучья какого-то кустарника торчат из-под снега… Волк оглядывается по сторонам, нюхтит, прислушивается чутко. Но — нет! Все тихо… Только ветер проносится порой над белою равниной и метет-несет снег. Ясное, звездное небо синеет над этой белой, мертвой стороной и словно ледяным дыханием обдает ее.

Осторожно подходит волк…

И вдруг посреди ночного безмолвия послышался сухой металлический звук, что-то громко треснуло, хряснуло, и волк с глухим рычанием повалился в снег…

Что такое? Что это значит? Какая невидимая, неведомая сила сбила его с ног?.. — То был большой, тяжелый, железный капкан. Волк попал в него правой передней ногой. Капкан захлопнулся с такой силой, что у волка даже кость ноги треснула. Волк напрасно старался приподнять капкан, напрасно возился и ворочался. С неистовством, с ожесточеньем бился он, желая освободиться из капкана. Тщетные усилия… Он только пуще повредил себе лапу и причинил невыносимую боль. Наконец, он совсем выбился из сил, щелкнул со злости зубами — и усталый, измученный опустился на снег, истекая кровью. Снег вокруг него скоро окрасился яркими кровяными пятнами.

Волк задыхался от ярости. Он — такой хитрый, такой опытный, так удачно избегавший охотничьих выстрелов, так счастливо до сего времени отделывавшийся от всяких засад и волчьих ям — вдруг теперь, на старости лет, попал в ловушку, из-за какой-то падали заскочил в этот проклятый капкан. Больно, горько и обидно, уж так-то обидно, что волк — при взгляде на капкан и на свою изувеченную, окровавленную ногу — только молча тряс своею лохматой головой да принимался порой лизать лапу.

Положение его, действительно, было скверное. Если бы еще капкан был полегче или если бы он попал в капкан которою-нибудь из задних ног, тогда, несмотря на боль и на громадную потерю крови, волк все-таки постарался бы уйти отсюда, волоча за собой злодейское железо, — и он наверное ушел бы и забился бы в какие-нибудь непроходимые лесные дебри. Если бы еще к этому хорошенько разгулялась метель — так, что было бы не видно света божьего, о! тогда волчьи следы окончательно занесло бы снегом, и охотники, покружив по перелескам туда и сюда, должны были бы ни с чем возвратиться домой — без капкана и без волка… Ах, как это было бы хорошо!.. Потом волк как-нибудь отделался бы от железа, хотя бы для того пришлось пожертвовать ногой. Лучше же скакать на трех ногах и жить, чем лежать колодой, как теперь, с минуты на минуту ожидая смерти… Ужасно!