Сионюга

"Все они, - поучал он меня в первые годы, - нормальные советские люди, более того, совершенно законопослушные - у нас, в отличие от столиц, практически нет диссидентов. Тем более шпионов и давно канувших в Лету диверсантов. Наша работа поэтому - только и только профилактика государственных преступлений." "Измена Родине?" "Или нечто близкое. Поймите, даже невинная критика нашего общественного и государственного строя, безобидные на первый взгляд анекдоты - преддверье фатальных событий, способных вызвать цепную реакцию, как это было в Венгрии, Чехословакии и в Польше. От смеха над властью до повешенного вниз головой представителя этой власти - один шаг." "А если власть смешна на самом деле? - мне позволялись сомнения и поощрялась любая откровенность. - Как не смеяться над энной зведой Героя и любызаниями при ее вручении? Может быть власти следует быть более умной и презентабельной?" "Леонида Ильича есть кому поправить и без народных зубоскалов. Кстати, выявляя и предупреждая их, мы спасаем прежде всего именно самих безответственных болтунов. Революции замышляются идеалистами, осуществляются авантюртстами и дарятся циникам." "Это относится и к нашей революции?" "В какой-то мере. Иначе не было бы таких сокрушительных потерь в составе ленинской гвардии и вообще культа личности Сталина с его репрессиями. Так вот, первыми революция выкосила тех, кто ее страстно желал - из всех партий, от кадетов до большевиков. Потом тех, кто ее защищал на фронтах Гражданской, потом - строителей нового общества. И вот, когда, наконец, настала выстраданная стабильность, когда все более или менее устоялось, когда народ получил долгожданную уверенность в завтрашнем дне, некоторые демагоги призывают к "свободе", не желая понимать, что это означает на деле." "Действительно, - заметила я. - В конце концов, ради чего другого делалась революция?" "Ради порядка, гарантирующего безопасность личности, право каждого человека жить, учиться, работать по специальности, отдыхать по своему вкусу на дачах, растить детей, не опасаясь, что их убьют на улице или в межэтнических конфликтах, не приучат к наркотикам..." "А водка - не наркотик?" "Вы так говорите только от полного непонимания самого слова "наркомания", хотя именно вы два года назад навели нас на тот притон в Кипарисово. Мы беспощадно уничтожаем наркодельцев и наркокурьеров, а потому можем себе позволить беспокоиться о вреде табака и алкоголя, в то время, как весь мир давно на фоне наркомании забыл, что это вообще опасно. А нас упрекают, что мы душим свободу." "А откуда при свободе возьмутся межэтнические конфликты?" "Вы были когда-нибудь в Средней Азии?" "Никогда." "На Кавказе?" "Тоже не пришлось." "В Прибалтике?" "О, там я сразу почувствовала... И во Львове..." "Так вот, если мы хоть чуть ослабеем, Прибалтика и Западная Украина взорвутся. Но - цивилизованно. А вот наши "братья меньшие" - кроваво, страшно и необратимо." "Как мне грозил мой сосед, которого вы даже не пожурили?" "Он после нашего разговора возникал?" "Нет вроде. Так он и до того разговора не вызверивался..." "И не вызверится, пока мы, Советская власть и Органы, сохраняем бульдожью хватку. А вот если нас, "свободно критикуя", подкосят, будьте уверены, он ни одной из своих угроз на забудет!" "Будут бить жидов - спасать Россию?" "Меня трудно заподозрить в юдофильстве, - загадочно сказал он, - но я уверен: если начнут бить евреев, если мы это позволим - Россию уже ничто не спасет!.." "А евреи, между тем, слиняют в Израиль, так?" "Израилю тоже не уцелеть, - уверенно сказал Андрей Сергеевич. - Да, он выиграл три войны и сейчас держит марку в Ливане. Но соотношение сил в том регионе таково, что на какой-то десяток лет раньше или позже арабы своего добьются. Поэтому то, чем сейчас занимаетесь вы, как еврейка, и я, русский, направлено на спасение в первую очередь вашей нации. Пока вы под защитой Советской Армии от врагов извне и Органов - от вашего соседа и его соумышленников, вам не грозит ничего. Как только эти умники, со свойственной вашему национальному умственному складу иронией, сделают нашу власть смешной, а потому не страшной и бессильной, вашей безопасности конец. Евреи потеряют перспективу! Вам просто незачем будет растить детей. Тут вас будут изводить антисемиты, а уж там... вспомните "Белую книгу", каково нашим соотечественникам на "исторической родине". Вы хотите вашим мальчикам того же самого, или будущего, о котором мечтают они на своей советской Родине - мореходное училище и политехнический институт?"

4.

Все это пронеслось в моей голове, как всегда включалось, если тот, с кем я в данный момент работаю, меня чем-то подавлял. Как эта очаровательная Бергер, не сказавшая пока ни слова по существу наших с ней государственных отношений.

Мы просто шагали по залитому солнцем декабрьскому городу, наслаждаясь легким морозом, ветерком с моря, восхищенными взглядами мужчин на двух стройных и элегантных женщин, обходящих ледяные проплешины по сухому асфальту Площади Борцов за власть Советов на Дальнем Востоке (вряд ли есть в мире другая площадь с таким длинным названием и с памятником, где центральная фигура не полководец какой, а юный трубач). Мы говорили об этом удивительном городе, его ауре, превращающей едва приехавшего новожила в своего. Сочетание здесь теплого моря с заснеженной тайгой, гор и бухточек с простором ясноглазых величественных заливов, грубых рыбаков и моряков с интеллектуалами из НИИ, старинного центра с высотными зданиями на сопках все это делало Владивосток родным для любого, кто прожил в нем хоть год-два своей жизни. Таня взахлеб рассказывала мне о том, как она выбрала город у океана своим убежищем от роковой любви, как сходила здесь с ума от ревности к счастливой ленинградской сопернице, как падала в обморок и оживала, как купалась в проруби и каталась на боте своих друзей Коли и Оли. Но не сказала ни слова о митинге, допросе, евреях, диссидентах. Если исключить, что она меня сходу расколола, то оставалось только предположить, что эта часть ее биографии просто не запомнилась, как события, не заслуживающие внимания. Я понимала, что рано или поздно наводящими вопросами выжму все из такой словоохотливой собеседницы, но с моим опытом не лезут в атаку до артподготовки. Со своей стороны, я охотно рассказала, что уже пятнадцать лет замужем, ращу близнецов, которым как раз по десять, что мой муж работает со мной же в пароходстве, только в службе заводов, что мы оба окончили Одесский институт инженеров морского флота. Она тут же перескочила на Одессу, на своего мужа-одессита, на двух своих девочек-погодков и приемного сына. С этим мы вошли в здание ЦУМа, где Таня, как ни странно, решила срочно приобрести купальник. "Вспомнить молодость и моржевать? - спросила я. - Так той станции "Динамо", где тебя пикантно фотографировали для "комсомольского прожектора", давно нет. Я вообще не уверена, что там есть "моржи". А если впрок, то уж у вас в Ленинграде выбор побольше."

"Выбор, - впервые заметила нечто по существу моя новая подруга, - в нашей юной прекрасной стране везде никакой, если не найдешь нужной фарци. Те с риском для своей свободы как-то провозят нам с тобой сделанные нормальными руками для людей женские вещи, а не все это!" И надо честно признаться, что на фоне всего этого ее слова были более, чем убедительными. Впрочем, я всю жизнь проработала с моряками дальнего плавания и с их слов знала, чем изобилие отличается от снабжения. Даже в маленькой Болгарии, единственной милой загранице, где мы побывали с мужем в турпоездке, было несравненно лучше с одеждой и обувью, чем в стране великодушных братушек. Мы дарили болгарам нефть, немцам - купленное в Канаде зерно и наш газ, бесчисленным придуркам, строящим социализм с национально оскаленной мордой - оружие. А потому у нас просто не было денег купить конструктору карандашную резинку в Японии, не говоря о человеческих лифчиках для самых красивых бюстов на планете... Все-то я знала, но не делала вывода, что только по этой причине следует срочно менять социальную систему. Так как счастье не в тряпках.