Проделки на Кавказе

В самом деле, ужасна участь племени, уходящего в го­ры и покидающего родное пепелище! Но какие сильные побудительные причины должны вызвать его на это! Слава богу, что не часто случается.

Кордонный, приезжавший в станицу, поручил сделать выговор Александру за то, что он не представил ему не­приятельских голов после последнего дела и тем лишил сво­его начальника средства получить значительный выкуп, весьма бы кстати случившийся по скудности казенной сум­мы на экстраординарные расходы, и он приказал еще ска­зать капитану Пустогородову, что он раскается, но поздно, в своем трудолюбии.

Александр смеялся этому, тем более, что он ожидал со дня на день перевода на другой фланг. Давно уже ему не нравились несправедливость и низкие расчеты кордонного, который носил с собою запасы приветствий к прикоманди­рованным приезжим, дабы они, превозносили его в России; доставлял им и немногим любимцам своим награды за чу­жие подвиги; между тем как в деле выезжал всегда на ко­ренных кавказцах.

Капитан сидел у себя, когда вошел к нему лавочник-армянин; с улыбкою самодовольства на лице, молча, он по­дал бумагу.

— Полно, то ли привез? Не надуваешь ли ты меня?— спросил его Александр.

— Ей-бог! То, ваше благородие!—отвечал лавочник.

Пустогородов тотчас вынул кошелек и заплатил старый

долг армянину, который следил глазами золото, отсчиты­ваемое капитаном.

— Ваш благородие! Право, моя издержал своих пять­десят рублей достать эта бумага.

— Вот тебе семьдесят пять.

— Покорно благодарю, ваш благородие! Лучше честный человека капитан, ей-бог, моя не знает! Да, ваш благоро­дие, еще одна дела: можно сказать, приказание ваш дал в сотню, теперь уже не надо.

— Черт с тобою! Делай, что хочешь, мне все равно!

— Покорно благодарю, ваш благородие! Право, слав­ный капитан! Дай бог ему скорей здоровья!—пробормотал армянин, выходя.

Александр послал за Пшемафом и отдал ему при отце Иове привезенную лавочником бумагу. Смеясь, он сказал:

— Читайте. Вы желали видеть представление о нашем деле — вот оно.

— Как вы его достали? Ведь оно пишется чрезвычайно секретно. Впрочем, кордонный, потрепав меня по плечу, спросил, какую награду я желаю, р вас обещал полковни­ку представить отлично; наш почтенный старик с живым участием благодарил его.

— Читайте вслух. Пускай отец Иов слышит, как кор­донный славно представляет.

Пшемаф читал. Донесение начиналось так: кордонный начальник, узнав посредством своих лазутчиков о скопище из восьми тысяч человек, намеревавшихся прорваться в на­ши границы, наскоро собрал отряд, состоящий из тысячи ста казаков и двух конных орудий. Удостоверяясь прежде, на каком именно пункте неприятель готовится прорваться, послал с вечера капитана Пустогородова с тремястами ка­заками в такую-то черкесскую мирную деревню, чтобы, во-первых, отрезать хищникам отступление через брод, служа­щий обыкновенно переправою возвращающимся с грабежа черкесам; во-вторых, дабы поспешить на выстрелы и напасть на неприятеля в тыл, если ему вздумается драться с партиею, высланною на его преследование. Еще триста каза­ков отделены были им, дабы занять берега закубанской речки, через которую пролегала дорога для хищников на возвратном пути. Эту команду поручил он... (тут назван был один из его неотлучных любимцев). Третью партию под начальством другого любимца переправил он на ле­вый берег Кубани, чтобы занять другую переправу через небольшую речку, куда неприятель мог кинуться и скрыть­ся в камыши. Сам кордонный начальник с двумястами ка­заков и двумя орудиями ожидал на кубанском броду.

Часа за два до рассвета хищники подъехали к Кубани и начали переправляться по своему обыкновению, т. е. двое верховых остановились посреди реки, держа ружья наизготово, другие два продолжали следовать я, подъехав к нашему берегу, быстро выскочили; в это мгновение залп из казачьих ружей поверг обоих на землю бездыханными, в •ту же минуту выстрелы из обоих орудий положили много горцев, остававшихся на противоположном берегу. Неприя­тель, убедясь, что он открыт, стал отступать; кордонный начальник кинулся со своим отрядом вплавь через Кубань и открыл перестрелку, но неприятель, удаляясь медленно, продолжал упорно защищаться. Наконец, на рассвете, видя малое число казаков, его преследующих, он остановился и окружил наш отряд; однако выгодное место, избранное кордонным начальником, дало войску возможность оборо­няться. Два часа оставался он в таком положении; капи­тан Пустогородов, по трусости или по непростительной мед­ленности, слыша неумолкающую перестрелку и пальбу, ехал тихо, поджидая третью команду, отправленную за Кубань, за которою он своевольно послал. Положение кордонного становилось уже отчаянно, когда офицер, бывший со вто­рою командою на берегу закубанской речки, слышавший упорный бой и предполагая, что его появление даст выгод­ный оборот сражению, понесся со своими людьми к месту, где слышалась пальба, и, ударив неприятелю в тыл, при­вел его в совершенное смятение. В это мгновение кордон­ный начальник бросился в шашки со своими казаками и обратил хищников в бегство; тогда только прибыл капитан Пустогородов, загладив вину свою раною, полученною им гфи преследовании неприятеля. Хищники потеряли до пя­тисот человек, которых тела остались все в наших руках; в числе убитых находятся знатнейшие из предводителей горских народов; сверх того, неприятель покинул множест­во раненых и убитых лошадей; полтораста отбито с сед­лами: из последних — сто кордонный начальник роздал ка­закам, потерявшим своих во время дела, а о пятидесяти остающихся испрашивал разрешение, куда девать. В заклю­чение донесения была поименно свидетельствовано об от­личии, оказанном прикомандированными офицерами, при­бывшими участвовать в экспедиции.

Тут капитан Пустогородов захохотал, у Пшемафа на­вернулись слезы.

— Куда же делись еще сто лошадей?—спросил кабар­динец после минутного молчания.— Ведь я сдал одних оседланных полтораста.

— А лазутчиков-то наградить надо чем-нибудь!—отве­чал Александр с язвительною улыбкою.

— Делать нечего!—сказал Пшемаф,— хотя позорно черкесу быть доносчиком, но на первом инспекторском смотру буду жаловаться.

— Сделаете только себе вред,—примолвил Пустогоро­дов.

— Каким же образом? Разве я не имею явных, неоспо­римых доказательств, что все это лишь наглое вранье?

— Оно так! Да ведь это донесение пойдет от одного на­чальника к другому, следственно, уважив вашу жалобу, вся­кий из них должен сознаться официально, что дался в обман! Притом все прикомандированные читали донесение: их личная выгода поддерживать написанное. Но наконец — положим, вы вселите сомнение, захотят узнать истину, при­шлют доверенную особу: кордонный начальник в угоду ей импровизирует экспедицию, в которой доверенное лицо бу­дет участвовать. Блистательное представление о нем, иска­тельность кордонного начальника поработят признательную душу приезжего, и этот, напишет: «Хотя донесение несколь­ко и хвастливо, но дело, однако было точно славное! Досто­верного узнать я не мог ничего по причине различных по­казаний допрашиваемых». Кончится тем, что вы останетесь в дураках, приобретете много врагов; а вымышленные под­виги кордонного будут по-прежнему печататься в « Allgemeine Zeitung».

— Ужели вы, Александр Петрович, не оскорбляетесь такою на вас клеветой?

— Если б и оскорблялся, к чему послужило бы это со­знание? Совесть и товарищи ни в чем меня упрекать не мо­гут; знакомые не поверят клевете, до незнакомых мне дела нет; к тому же в настоящее время трусов не существует. Вот если б меня отдали под суд, тогда я стал бы поневоле оп­равдываться.

— Да вы ничего не получите!

— Пшемаф! Это будет не в первый и не в последний раз; разве со мною одним это случается? Зато вы видите, как я служу, лишь бы только не могли придраться ко мне: впрочем, брань и хула нечестного — хвала честному.

Доложили о полковнике. Пустогородов приказал про­сить его, взяв с Пшемафа слово молчать о донесении.