Концерт для баритона с оркестром

Николай Федорович и его жена за всю неделю не пропустили ни одного нашего концерта. А вечером, накануне своего отъезда, он пришел к нам в гостиницу и сказал, что окончательно договорился насчет меня в Министерстве, культуры. Через месяц в Венгрии начинается фестиваль песни, и я там должен буду выступить. Я не сразу понял, что речь идет пока только обо мне одном. Николай Федорович объяснил, что мне придется выехать в Москву дня через два и там в течение месяца готовить с опытным концертмейстером программу. Мне сперва было неудобно, но потом я успокоился, когда убедился, что все ребята и Давуд Балаевич искренне за меня рады. Тем более, что Николай Федорович обещал уладить с филармонией все недоразумения, могущие возникнуть из-за отмены следующих после Ялты гастролей, так, чтобы оркестр не пострадал в материальном отношении.

В эту ночь я долго не мог уснуть.

Проснулся я, как всегда, рано. Так и есть, на часы можно было бы и не смотреть - без десяти пять! Как будто у меня внутри встроен будильник с заводом, не ограниченным по времени, чуть ли не с самого детства это продолжается: как бы я поздно ни лег накануне, должен проснуться на рассвете. Никакого удовольствия мне это не доставляет, потому что, как правило, мысли в это время приходят на редкость паршивые; из всего, что можно вспомнить, почему-то утром вспоминается самое неприятное. Хотя сегодня, кажется, жаловаться не на что: еще сквозь сон я почувствовал - настроение у меня нормальное, а проснувшись окончательно, понял, что имею все основания назвать его хорошим и даже радостным.

Я встал и подошел к раскрытому окну. Ощущение прекрасного утра проникало в меня постепенно легкими лучами восходящего солнца, окрасившего нежным розовым светом спокойную поверхность моря, безлюдную набережную и сам воздух, пахнущий цветами и свежестью.

Адиль спал. Обычно он спал беспокойно, что-то невнятно бормоча во сне. Сегодня же, судя по спокойному лицу, ему снилось что-то приятное. Может быть, во сне он встретился с "кадром в желтом" и как раз сейчас они гуляют по набережной под окнами "Ореанды" или же завтракают на первом этаже его знаменитого дома на берегу Каспийского моря. Об этом доме - Адиль собирался построить его в будущем на побережье - знал весь оркестр. Весь второй этаж отводился, по проекту Адиля, под комнаты, в которых будут жить приятные и близкие люди. Первый же этаж представлял собой просторный зал без единой перегородки. Здесь за длинным столом каждое утро будут в полном составе собираться на завтрак жильцы второго этажа. Завтраку на первом этаже Адиль придавал особое значение, он утверждал, что ничего не может быть приятнее, чем с утра встретить одновременно всех самых приятных людей за столом, где, кроме них, не увидишь ни одной противней морды.

Стараясь не шуметь, я оделся и вышел из номера.

Я прошел до конца всю набережную, в самом конце ее, у причалов, свернул в сторону и пошел бродить по тихим прохладным улицам.

Я не ощущал ни малейшего признака усталости, когда через два часа беспрерывной ходьбы подошел к Ботаническому саду.

В самом конце кипарисовой аллеи, перед входом в большую оранжерею, сидел на скамейке пожилой человек в синей спецовке и соломенной шляпе. Он увидел меня сразу, как только я вошел в ворота, но во взгляде его я не почувствовал ни враждебности, ни даже настороженности, столь уместной по отношению к постороннему человеку, явившемуся в солидное учреждение столь рано, без специального пропуска на руках.

Он и дальше себя вел в полном соответствии с правилами этого утра, поднялся мне навстречу и приветливо поздоровался. И даже вопрос, с которым он обратился ко мне, прозвучал таинственным паролем.

- Вы пришли за кактусом?

- Нет. Я только хотел бы на них посмотреть.

На размышление ему понадобилось несколько мгновений, в продолжение которых он смотрел на меня прозрачными зелеными глазами, после чего молча кивнул головой. Он остался сидеть на скамье у входа, а я вошел в оранжерею, до отказа набитую кактусами всех размеров и форм. Никогда бы, вплоть до сегодняшнего утра, не поверил, что созерцание этих толстых, распираемых изнутри зеленым содержимым колючек может доставить удовольствие.

Не меньше часа, с наслаждением вдыхая напоенный волнующим ароматом влажный воздух, я бродил между рядами кактусов, останавливаясь перед табличками с краткими сведениями об их происхождении и личной биографии, ни разу не уколовшись, гладил то лоснящуюся, то бархатистую поверхность прохладных упругих стеблей, любовался огромными пушистыми цветами.

Я вышел из оранжереи и поблагодарил его.

- Спасибо. Я получил большое удовольствие.

Он ничего не спросил: ни о моих впечатлениях, ни о причинах визита. Не нарушив ни одного из законов сегодняшнего утра, он пожал мне руку, улыбнулся и пригласил приходить и впредь.

Было почти девять, когда я пришел в дом отдыха. Я постучал в дверь номера, но никто мне не ответил. Тогда я спустился на первый этаж и зашел в столовую. Он с женой сидел за вторым столом от входа. Наверное, их удивил мой приход, но виду они не подали. Но что уж совершенно точно, в этих делах я никогда не ошибаюсь - они мне ужасно обрадовались. Все-таки это очень приятно, когда тебе радуются. Никогда к этому не привыкну. Мне и вправду есть не хотелось, но пришлось с ними позавтракать, хотя я и отказывался изо всех сил. Мы говорили о всяких пустяках, а я тем временем собирался с духом. Самое трудное - не знаешь, с чего начать, когда нужно сказать что-то неприятное хорошему человеку. Наконец я выбрал подходящий момент, хотя, наверное, он был никакой не подходящий, - это когда его жена ушла в номер, собирать вещи к отъезду, - и говорю:

- Вы только поймите меня правильно... - и замолчал. У него брови поднялись, он приготовился слушать, но продолжения не дождался.

-- Ну-ну, - сказал он. - Ты не беспокойся, я постараюсь тебя правильно понять. Что-нибудь случилось?

- В том-то и дело, что со вчерашнего дня ничего не случилось. Только мне будет очень неприятно, если вы подумаете, что я какой-то наглый тип или неблагодарный... Вы из-за меня звонили, кого-то просили, я же понимаю...

- Это не имеет никакого значения. - Он сразу меня перебил. - Ты раздумал ехать. Почему?

- Я очень хочу поехать, - сказал я чистейшую правду. - Только не могу. Я много думал и понял, что до сентября я никуда уехать не сумею.

- То есть до конца гастролей? - усмехнулся Николай Федорович. Он посмотрел на меня, и я удивился, как быстро у него изменился взгляд. Только что был добрый и рассеянный, а тут стал твердым и настороженным. - Ребята, что ли, против твоей поездки ?

- Они, наоборот, все рады за меня!

- Чудак!-сказал он и засмеялся. - Я же с Давудом при тебе все выяснил, они на твоем отъезде ни копейки не потеряют.

-Дело не в деньгах, - сказал я. - Дело в том, что они мои старые знакомые, мы вместе работаем... В общем, они май друзья...

Я посмотрел на него и замолчал. Думаю про себя: "Неужели вы не понимаете, что ничего, кроме этого, я вам сказать не могу. Ведь недаром же у вас седая голова и блестящие теплые глаза? Неужели вы сами не поймете, что дело не в деньгах? Не буду же я рассказывать, что если я уеду и гастроли закроются, то все на этом кончится и ребята опять начнут чувствовать себя музыкантами второго сорта. Они не знают, что почувствуют это, а я знаю. Слава богу, опыт в этом смысле у меня богатейший. И еще я знаю, что никогда, если уеду, никогда у меня больше не будет такого настроения, как сегодня утром".

- Только ты напрасно думаешь, - сказал Николай Федорович, - что я в твоих ребятах не разобрался, они действительно хорошие музыканты. И вы правильно делаете, что держитесь друг за друга. - Он улыбнулся непонятно чему. - И еще я хотел тебе сказать, чтобы ты не пил ни водки, ни вина, ни пива. Особенно по утрам. Ты должен очень беречь голос. Это большое богатство. И мне нельзя, категорически нельзя! - Он остановил официантку, попросил принести бутылку шампанского. - Кроме сегодняшнего утра! Мы сейчас с тобой выпьем. За тебя и за твое будущее!