Концерт для баритона с оркестром

Сведения, стремительно проникшие в мой мозг с четвертой страницы, оказались настолько мощными, что почти одновременно со мной их действие ощутил на соседней кровати Адиль. Иначе, ничем другим не сумею объяснить того факта, что спокойно дремавший Адиль на середине четвертой страницы поднялся и, усевшись на кровати, вперил в меня взгляд, вдруг загоревшийся жаждой познания.

Дядя писал, что в Тбилиси приехала из Иркутска и вот уже несколько дней живет у них дома моя сестра Лена. Приехала она с единственной целью увидеть своего единственного брата - меня. По словам дяди, она мечтала об этом на протяжении многих последних лет, и, как только представилась первая возможность, она ею воспользовалась. О том, что дядя работает в тбилисском филиале, а следовательно, там же находится его семья, она узнала, написав письмо в дядино министерство, с просьбой прислать его адрес. Дядя писал, что Лена оказалась очень милым и отзывчивым человеком, из чего я сразу же понял, хотя в письме насчет этого не было ни слова, что она ухаживает за выздоравливающей теткой и помогает ей вести хозяйство.

Я протянул письмо Адилю и, пока он читал, добросовестно сделал несколько попыток вспомнить хоть что-нибудь, связанное с моей сестрой Леной.

- Это же здорово,- сказал Адиль. - Ты представляешь,

у тебя есть сестра!

- Представляю, - признался я. - Ну и что? Я давно звал, что у мамы есть ребенок от второго мужа, а сегодня выяснилось, что подросшего ребенка зовут Лена.

- Беги дай телеграмму, чтобы она прилетела в Ялту!

- Зачем? - я искренне удивился. - Я же ее совсем не знаю и не испытываю к ней ни любви, ни даже интереса. Пусть себе поживет немного в Тбилиси, судя по письму, старикам она понравилась, а потом, когда кончится отпуск, уезжает к себе в Иркутск.

Адиль уже меня не слышал, он вошел в роль любящего брата.

- Вот если бы я узнал, что у меня где-то живет сестра, - мечтательным голосом заявил он и надолго задумался.

- Ну и что бы ты сделал по этому поводу? - заинтересовался я.

- Да я бы ни одной минуты не стал бы ждать, сразу бы бросился на поиски. Шутка сказать, где-то на белом свете живет родной мне человек, а я лишен возможности его видеть. Каждый день видеть!

- Твои трогательные рассуждения, - объяснил я Адилю,- прежде всего непрофессиональны. Саксофонисту нельзя быть таким сентиментальным, рано или поздно это отразится на игре. Вот если бы ты был скрипачом или хотя бы флейтистом, то пожалуйста, им самим богом положено слюни распускать.

- Слушай, - сказал Адиль. - Идем на почту, у нас до' концерта еще есть время, и дадим телеграмму в Тбилиси.

- Отстань, - твердо сказал я.

Странно, но весь этот разговор вызывал у меня раздражение. Мне стало неприятно оттого, что Адик это заметил. Ой стоял у окна и внимательно разглядывал морской вид. Я подошел к нему, встал рядом и сказал:

- Ты меня извини!

- Сходи, дай телеграмму!

- Все! - с облегчением сказал я. - Свои извинения беру обратно!

В два часа мы поехали в Дом творчества - давать дневной концерт. Валера сказал, что он находится за городом, на полпути между Ялтой и "Артеком". Так и оказалось, ехали мы туда часа полтора, сперва по шоссе, а потом по узкой, зажатой с обеих сторон скалами асфальтированной дороге, спускающейся круто закрученным серпентином к самому морю. Сеймур всю дорогу ворчал, что это неправильно ехать в такую даль ради бесплатного "шефака", зная наперед, что вечером предстоит серьезная работа. Я все ждал реакции Давуда Балаевича, который сидел рядом с ним, но он почему-то промолчал, о чем-то сосредоточенно думал, и лицо у него при этом было хмурое. Мне очень понравился зал, где нам предстояло выступать. Небольшой, с антресолями и огромней люстрой из потемневшей бронзы, цветным паркетом. Стены от пола, выложенного цветным паркетом, до потолка были обшиты коричневым резным деревом, но от этого он не казался мрачным, может быть, из-за огромнкх витражей из рубинового и темно-зеленого стекла. Я точно знал, что этого не было, но, как только мы вошли, мне показалось, что я уже когда-то бывал здесь, -а может быть, видел его во сне.

Сеймур оглядел зал с озабоченным видом и сказал, что в этом небольшом помещении с неизвестными акустическими качествами нам придется сегодня обойтись без усилителя, а что из этого получится, он предсказать не берется, по причине того, что мы все давно отвыкли от выступлений без микрофона. Инструменты давно уже были установлены на небольшой сцене под деревянной лестницей, ведущей на антресоли.

Валера сказал, что все обитатели дома обедают и появятся через минут тридцать. Сеймур сразу же завелся на тему пренебрежительного отношения к безропотным артистам и вообще о повсеместном презрении к беззащитным служителям музы, которых, конечно же, никому не придет в голову пригласить за хозяйский стол.

Сцена "Пролога" была прервана появлением Давуда Балаеви-ча, который объявил нам, что, зная наше мнение на этот счет, отклонил приглашение дирекции пообедать по причине предстоящего выступления. Это было правдой, никому из нас не пришло бы в голову что-то съесть, зная, что через полчаса предстоит выйти на сцену. Он начал нам рассказывать о зале, в котором мы находились, оказывается, здесь произошло за последние двести лет несколько исторических встреч на самом высоком уровне, на которых решались судьбы всего мира. Рассказывал он рассеянно, все время поглядывая в сторону выхода, и вдруг, прервавшись на полуслове, вышел из зала.

Так нам и не удалось из-за каких-то таинственных причин, видимо представляющих большой интерес для одного из наших современников, узнать о содержании и подробностях бесед великих деятелей прошлого.

Давуд Балаевич вернулся преображенным через пять минут. Он был возбужден и нервно потирал руки, это всегда являлось безошибочным признаком, что его настроение под влиянием только что испытанных эмоций положительного свойства подбирается к сияющим вершинам душевного равновесия и радости.

- Ребята, - сказал Давуд Балаевич. - Он пришел! - Он посмотрел на наши лица и с огорчением увидел "а них, вернее, не увидел, отклика соответствующего его ожиданию. - Я же вам говорил, - сказал он. - Это Николай Федорович, мой институтский друг. Очень влиятельный человек. Влиятельный и доброжелательный. От него зависит очень многое.

- Мы уже слышали о том, что он влиятельный, - сказал, улыбаясь, Сеймур.

- Вы напрасно улыбаетесь, маэстро, - холодно и высокомерно сказал Давуд Балаевич, - и напрасно думаете то, что думаете. Ни один человек не может сказать обо мне, что хоть когда-то замечал за мной склонность--к угодничеству и подхалимству. Да, да! Вы это подумали. Говоря о своем друге Николае Федоровиче, я главным образом имею в виду, что, будучи влиятельным человеком, то есть занимающим один из главных официальных постов в нашем искусстве, он вместе с тем является тонким ценителем музыки и разбирается в ней на самом высоком профессиональном уровне, что по нашим временам является чрезвычайно редким явлением. И я хочу сказать, что если сегодня он по достоинству оценит наш коллектив, а достоинства эти достаточно высоки." то в вашей судьбе могут произойти серьезные изменения.

- Например? - неприметно улыбнувшись, но с самым заинтересованным видом спросил Сеймур.

- Например, для начала выступления в одном из концертных залов Москвы или по Центральному телевидению... - он победоносно оглядел наши лица и на этот раз увидел на всех без исключения надежду и ожидание. - Не скрою, я сомневался, я боялся, что он не придет. Но это случилось, а остальное теперь в ваших руках. Все.

Я понял, что на ребят его слова произвели впечатление, даже на Сеймура. Это сразу почувствовалось по их игре. Они вообще на этих гастролях играли в полную силу, без малейшей халтуры, а сегодня я почувствовал, с самого начала услышал, что они играют на полном пределе. Сеймур уже в первых двух вещах почти всем ребятам дал возможность показать, на что они способны. Из небольшой комнатки, где я сидел, зала видно не было, но по тому, как прореагировали на соло Адиля и Бориса, я понял, 'что собрались там люди понимающие. Хотя Сеймур еще утром утверждал, что выступать перед писателями, композиторами, и актерами - дело неблагодарное и трудное.