Последний барьер

Валдис знает - к нему не приедет никто, и слава богу. Он стоит у окна в коридоре на втором этаже школы. Отсюда дальше всего видно простргтстпо над оградой колонии. Тут можно спокойно думать - никто не помешает, но чем больше времени он изводит на раздумья, тем ему тяжелей, однако в самой этой тяжести заключена какая-то непонятная и пугающая притягательность.

За оградой широко лежат зазеленевшие поля. Здание штаба посередине выглядит громадной четырехгранной льдиной - серой и мрачной. К нему примыкает низкий навес гаража, такие же серые и приземистые склады и поленницы дров. Нет! Только три старые березы, что растут рядом со штабом, отчасти заслонили белесое уныние кирпича своей весенней ядреной зеленью и как бы бросают вызов окружающей серости. Они опасны, эти деревья, потому что слишком уж напоминают березы, растущие возле родного дома Валдиса, березы, которые он, быть может, никогда больше не увидит.

Левее группы строений тянется поросший кустарником овражек, по дну которого, наверно, течет речка или ручеек. Из этих зарослей по ночам в спальные помещения колонии прилетают соловьиные трели. Прихотливо петляя по полю, кустарник убегает в дальний лес - к зеленому рубежу мира, видимого из окна. За лесом - незнакомый Валдису город. Туда ведет гравийное шоссе, по нему в город и из города едут автомашины, оставляя после себя клубы белой пыли. Каждые двадцать минут к остановке у колонии подкатывает пригородный автобус. Выбросив из себя несколько человечков, он постоит минутку, сердито рыкнет, как бы недовольный тем, что его не пускают ехать дальше, и поворачивает в обратный путь. Приезжие, по большей части женщины с объемистыми сумками, направляются по дороге в колонию. Кое-кто из них приезжает сюда не впервой, они успели перезнакомиться и теперь идут вместе, о чем-то разговаривают; другие держатся поодаль и с тревогой посматривают- на цель своего пути.

Его матери никогда не будет среди этих женщин, никогда ей не отвечать на вопрос: "Вашего-то за что посадили?"

Взгляд бесцельно скользит вдоль серого дощатою забора, на миг задерживается на сторожевой будке с черными горшками прожекторов на крыше. По ночам их стеклянные глаза просвечивают каждую пядь прилегающей к ограде территории двора. Это - запретная цолоса.

Все, что лежит за этой полосой, больше не его: ни поля, ни овражек, ни лес. Мир сжался до крошечных пределов. Он, Валдис, может лишь смотреть туда. Так смотрят кинофильм, зная, что нет возможности ни участвовать в происходящих на экране событиях, ни поговорить с передвигающимися по нему людьми. Валдис здесь, они там, за оградой, видимые, но недосягаемые.

Вон идет по дороге девушка в ярко-алом платье.

Спешит на автобус. Отсюда не разглядеть, красиво ее лицо или нет, весела она или грустна. Это - запретная девушка. Он никогда не узнает, куда она едет; не сможет, как она, помахать рукой шоферу, чтобы обождал еще минутку. Девушка побежала, ловко вспрыгнула на высокие ступеньки, и дверца автобуса захлопнулась.

Машина трогается с места, шофер переключает скорость, автобус разгоняется. Еще немного - и он съедет с экрана, скроется из виду, исчезнет в запретном лесу, увозя девушку в алом платье в чужой город.

Скучен Валдисов фильм, место действия всегда одно и то же, однако он не в силах оторвать от экрана взгляд, и сердце ему щемит неведомая доселе боль.

На колючей изгороди сидят воробьи. Они вспорхнули на запретную полосу, что-то склевывают с земли, на которой никогда не растет трава и не видать ни единого следа человечьей ноги. По дорожке в комнату для свиданий спешит воспитанник в начищенных ботинках и выглаженной форме. Воробьишки струсили и улетели. Одни сели на колючую проволоку, другие - на крышу склада, запросто преодолев границу дозволенного ч недозволенного. Этим пичугам все можно, не то что человеку. Для человека - статьи закона. Это они определяют, кому быть по эту, а кому - по ту сторону ограды.

И те, кто находится здесь, опасны для тех, кто разгуливает там, снаружи. Валдис опасен для девушки, опасен Для шофера, опасен для города, в который уехала машина. Ведь хороших людей не сажают за решетку. Рубежом доброго и злого служит эта запретная полоса; ее бдительно охраняют, на нее не смеет ступить нога человека.

Было время, когда Валдис мечтал о побеге. Он пересчитывал ряды проволочного заграждения, алчущим взглядом исследовал доски забора в надежде найти уязвимое место, но они были крепки на вид. Что делать после побега - было неясно. Домой возвращаться, само собой, нельзя, и не только потому, что там его сразу нашли бы и посадили снова. Разве матери и другим, кого он знал, нужен преступник? Вот он и рассчитывал отправиться подальше, туда, где много лесов, но мало людей, - на Дальний Восток гот в Сибирь, в тайгу.

В тех краях павряд ли его достанет несправедливый закон. Пот ерял документы - и все. Авось примут в какую-нибудь охотничью артель, и мир добрых людей забудет про беглого преступника. Мысль эта не исчезла, но сильно притупилась, поскольку в ограде он не обнаружил изъянов.

Воспитатель Киршкалн по-прежнему старается разговаривать с ним по-хорошему. В сущности, это не разговоры, а монологи. Валдис-то молчит. "Надо хорошо себя вести, хорошо учиться, хорошо работать, чтобы могли досрочно освободить. Но что значит освобождать досрочно, если он вообще получил срок ни за что? С какой стати быть паинькой и заигрывать с законом? Тем самым он признал бы свои поступок несправедливым, а кару справедливой. И если его освободят, то все равно этим прошлого не перечеркнуть. Его мать ведь не перестанет быть матерью убийцы. И если он пойдет с Расмой, позади будут шептать: "Глядите, вон он, тог живодер со своей зазнобой! Стыда нет у девки!" Да л вообще, захочет ли Расма идти с ним рядом? В письмах матери были приветы и от Расмы. Но, может, Расма передавала их только из вежливости, может, даже и пе передавала, а мама писалa просто чтобы его подбодрить. Так или иначе, но на все это уже поставлен крест.

И если ею примет из сострадания и даже сделают вид, будто ничего не произошло, то самому надо понимать, что нельзя заставлять других мучиться из-за его позора и бесчестия.