Последний барьер

То ли дело Америка, Чикаго, этот рай для воров и бандитов! Только там можно развернуться, только там парни с трезвым рассудком и автоматом в руках в мгновение ока становятся обладателями миллионов.

Дома, конечно, масштабы не те, но кое-что можно предпринимать и здесь.

Теперь у него была своя банда, годная на серьезные дела. Теперь он мог наконец всем показать, какой он есть - Жук.

И вот он брошен на железную койку в углу у самой двери, - свои его отшвырнули тоже!

Таков был уму непостижимый итог всей его нехитрой "философии", всего предыдущего опыта.

Кругом стучали башмаки, поскрипывали койки.

Ребята готовились ко сну. Им было не до него, никто к нему не прикоснулся, не заговорил, как будто Жука не существовало вовсе, как будто бы в их комнате не находился один из атаманов рижской шпаны. Да что они, офонарели все, что ли?

А если они просто запуганы этим Калейсом? Не может быть, чтобы все тут стали смирненькими и святыми. И есть, наконец, Бамбан, есть те, кто орудовал с ним раньше и сейчас находятся по другим отделениям. Мало-помалу оживает надежда. Будет трудно, будет совсем не так, как он предполагая, но еще не все потеряно. Так запросто его не одолеют! Есть у него в голове кое-какие планы...

V

Трамвай, погромыхивая, пробежал пол-Риги и теперь катится по новой городской окраине, застроенной коробками из бетонных блоков. Их сменяют деревянные доходные домики, поставленные для рабочих полвека назад, если не больше.

За окном проплывает свежая зелень лип, каштанов и берез, простерших свои ветви над заборами и низкими дровяными сарайчиками. "Скоро их тоже подомнет под себя железобетон и силикатный кирпич, - думает Киршкалн. Отжили свой век деревянные халупы, источил их жучок. Пора посторониться, уступить дорогу новому".

Спокойное течение незатейливых этих мыслей нарушено громким голосом кондуктора: "Кто спрашивал улицу Сэню? Вам на следующей сходить".

Любезная старушка в войлочных шлепанцах подробно рассказывает, как найти улицу Сэню, и Киршкалн идет проулками, в которых без опаски играют дети, поскольку автомашины заезжают сюда редко.

На улице Сэню дома отстоят далеко друг от друга, между ними раскинулись сады и незастроенные пустыри. Крохотная закопченная фабричонка едва видна за целыми горами пустых тарных ящиков. В начале века тут, скорей всего, рос кустарник или даже лес и жены рабочих ходили сюда по грибы.

Киршкалн посматривает на номера и останавливается у двухэтажного домика. От других его отличают и даже делают привлекательным несколько растущих возле него берез. Ветки свисают над самыми окнами.

В темном углу коридора на первом этаже висит таблица с фамилиями жильцов. Киршкалн привстает на цыпочки и с трудом разбирает надпись мелом:

"№ 6 Межуле Ск." Истертые за долгие годы ступени скрипучей лестницы; полосатая кошка шмыгает мимо ног и мягко соскакивает куда-то в сумрак; скрип половиц; застарелый и кислый кухонный дух.

На двери шестой квартиры белая, под стеклышком, привинченная никелированными винтиками табличка:

"Скайдрите Межуле. Валдис Межулис". Лишь внимательно присмотревшись, можно заметить, что буквы не напечатаны, а аккуратно выведены тушью.

Звонка нет, и Киршкалн стучит. За дверью слышны тихие торопливые шаги, и женский голос спрашивает:

- Кто там?

В первый момент Киршкалн теряется, не зная, как ответить. Его фамилию тут не знают, и он не готов к знакомству через запертую дверь.

- Воспитатель вашего сына, - говорит он наконец.

Из-за двери не слышно ни звука, затем ключ в замке поворачивается, и на Киршкална из сумрака прихожей смотрят устремленные вверх, испуганные глаза. В первое мгновение Киршкалн видит лишь эти широко раскрытые глаза. Затем они вписываются в бледный овал лица, но продолжают приковывать к себе внимание.

- Здравствуйте, - говорит он и протягивает руку, но никто ее не пожимает.

Женщина, прислонясь к стене, едва стоит на ногах. По-видимому, слова "воспитатель вашего сына"

ошарашили ее, и остатки сил израсходованы на поворот ключа, так что теперь женщина может лишь стоять и глядеть.

- Что-нибудь... случилось? - с трудом произносит сна наконец.

- Успокойтесь! - берет ее за локоть Киршкалн. - Успокойтесь! Ничего не случилось. Все в наилучшем порядке, - и спохватывается: фраза ведь звучит насмешкой! Сын этой женщины сидит в колонии.

Какой уж тут может быть "наилучший порядок"! - Видите ли, я просто хочу с вами познакомиться, поговорить о сыне. Я - его воспитатель, моя фамилия Киршкалн. В колонии ваш сын ничего не натворпл, можете мне поверить, Киршкалн говорит торопливо, хочет поскорей рассеять ее тревогу и, почувствовав, что рука женщины становится тверже, выпускает ее из своей.

- Ах, так, - выдыхает она с некоторым облегчением.

Они по-прежнему стоят на пороге.

- Ах, так, - еще раз произносит женщина. Постепенно к ней возвращается способность слышать и думать - никакой новой беды с сыном не произошло.

После этой, главной мысли возникает следующая:

пришел человек оттуда и стоит на пороге. - Ой! Да входите же, пожалуйста!

Давешнее замешательство, состояние на грани обморока сменяется взволнованной суетливостью.

- Сюда, пожалуйста! Снимайте пальто! Проходите в комнату. - Она делает несколько шагов вперед, вспоминает про наружную дверь, так и оставшуюся незакрытой.

- Извините! - бежит она назад, запирает дверь, опять бежит в комнату, поспешно хватает стул и придвигает его Киршкалну. - Садитесь, пожалуйста!

Со стола, на котором пишущая машинка и ворох конторских бумаг, она нечаянно смахивает несколько страничек. Киршкалн наклоняется, чтобы поднять, но она его опережает:

- Я сама, сама, что вы! Видите, какой у меня беспорядок. По выходным я немного подрабатываю на машинке. - Она виновато улыбается и кое-как складывает бумажки, затем вновь обращается к гостю. - Вы, наверно, проголодались. Я пойду поставлю чайник, это одна минута!

- Спасибо! Ради бога не беспокойтесь. Я сыт.

Но она уже на кухне, слышно, как льется из крана вода, чиркает спичка, звякает посуда.

Киршкалн разглядывает комнату. Если не считать заваленный бумагами стол, повсюду порядок и чистота. Кровать, низкая модная тахта - на ней, скорей всего, спал Валдис, - гардероб, в углу за тахтой книжная полка-секция, рядом столик с небольшим телевизором, на полу зеленоватый коврик. Над тахтой несколько гравюр под стеклом - высокие ели и лесная тропинка; заросший камышом ручей и ветхий мостик через него, а над ручьем две диких утки в полете; старое, засохшее дерево с морщинистой корой, похоже, дуб; чуть повыше других - портрет девушки с большими удивленными глазами и пышными, коротко стриженными волосами "под мальчика".