Разрушенный мол (СИ)

Да, легко умирать тому, кто жил полной жизнью, отдаваясь весь без остатка своему великому делу и веря, что смерть его приблизит час великого избавления всего обездоленного трудового народа. Ему легко умирать и потому, что он не один, что на поле битвы осталось много борцов, которые не отступят перед врагом, которые готовы {11} пасть мертвыми, а на смену им идут все новые и новые народные полчища. "В наше время легче умирать, мы дышим одной грудью с пролетариатом и крестьянством", говорит Гершуни в том же письме: "великие дела правды и справедливости совершит этот народ", после победы.

Гершуни не был казнен. Вместо смертной казни его заключили в Шлиссельбургскую крепость на многолетнюю муку. Тяжка эта мука, но велика будет жатва, которой она послужит семенем.

(ldn-knigi; см. на нашей странице - Григорий Гершуни "из недавнего прошлого" Париж, 1908 г.)

Работая в партии Соц.-Револ., Гершуни был не простым ее рядовым членом. Обладая сильным умом, глубоким чувством и стальным характером он отдавал все свои лучшие качества на служение делу революции. Здесь Гершуни был на своем месте: это огромное, разнообразное дело давало исход его разносторонне-одаренной натуре. Он в каждый данный момент ясно понимал настоящее положение дел, схватывал его в целом и строил обширные планы действий, не забывая при этом и каждой частной мелочи. Но этого мало; в каждое дело он влагал не только все силы {12} своего ума, - делая свое дело с любовью, он сообщал ему душу живую. Самое дело в его руках оживлялось, становилось ярче, красивей. Он украшал его своим воображением и этим смягчал отчасти трудности жестокой борьбы. Сильная стальная воля помогала ему стойко переносить все тягости суровой жизни борца, лишенного всего того, что так смягчает неприглядную действительность. Лучшей наградой, лучшим утешением для него был успех дела, в которое он верил всей душой. Умея излагать свои мысли и чувства на бумаге с такой же силой, какую он вкладывал и в практическое дело, он и этот свой талант посвятил делу революции.

Кроме помещенного здесь "Разрушенного Мола" Гершуни еще написал несколько прокламаций и статей. Из последних упомянем: "Знаменательная годовщина" (о Карповиче в "Революционной России" № 4). "Гирш Леккерт" (о выстреле в фон-Валя в "Рев. Рос." № 7). "Из партийной деятельности" (о деле Балмашева в "Р. Р." № 11). "Реформа Ванновского", "Рабочее движение и жандармская политика", и много других заметок, сообщений, {13} корреспонденций, прокламаций и интересных писем, которые не все были опубликованы.

Видя перед собою образы людей в роде Григория Андреевича, зная об их благородных, полных жизни и мощи делах, легче жить и дышать, легче бороться и умирать, и все больше и больше верится, что не далек уже час победы под Красным Знаменем всеобщего обновления. Пойдем же смело за ними, товарищи! и не обманем их ожидания!

Но, как "могучие волны" морские, "с воинственным кличем: смерть или свобода!" - понесемся на "холодные, хмурые скалы" и разрушим до основания надтреснутый мол самодержавия и капитализма, преграждающий путь к свету и свободе! Смелее, товарищи!

{14}

Разрушенный мол.

(Фантазия.)

На севере мрачном и диком, где ветер холодный своим леденящим дыханьем всему угрожает живому, где старые сосны и ели, покрытые саваном зимним, лишь изредка видят улыбку и ласку весеннего солнца, - когда-то в безбрежное море гранитной стеной выдавался далеко-далеко огромный, рукой человека воздвигнутый мол.

Высоко и гордо поднявшись над уровнем бурного моря смеясь над порывами волн, стоял он - огромный и черный.

И волны морские - могучие, вольные волны - встречались с гранитной преградой, грозившей их вольному бегу, - и длилась борьба вековая, и долго боролись с {15} преградой могучие, вольные волны, пока не сломила ее тех волн непокорная воля.

И в утро весеннее мая, лишь яркого солнца лучи засияют над морем, сильней изумрудом блестят серебрянных волн переливы, и волны, играя, резвясь над бездонной пучиною моря, песнь о борьбе вековой со стеною гранитной поют.

***

Как вольные птицы небес, были волны морские свободны.

Буря мать их баюкала песней и в весельи беспечном катились они в туманную даль . . . Но мрачный и злобный тиран, завидуя участи волн, их свободы лишить захотел, чтоб гордо они не носились над мощною бездной морей, чтоб яркому солнцу, лазурному небу игриво они не смялись . . .

Послал он послушных рабов.

Покорные воле владыки, рабы принялись за работу: холодные скалы из недр доставали земли и в пучину морскую бросали.

И море взыгралось.

{16} Весело волнам глядеть, как скалы на дно упадают; скачут, резвятся, хохочут, угрюмые скалы ласкают.

Шепчутся волны: "то-то раздолье! Из недр холодной земли к нам хмурые гости пришли.

Шумною песней их встретим, теплым приветом и лаской согреем, в море родимом вместе резвиться, свет и свободу славить мы будем!"

Весело юным волнам.

Буря, лишь, мать, да отец-ураган злобным свистом гостей провожают, мрачно на скалы глядят.

А скалы все падают, падают в море, тесно ложатся друг к другу, плотной стеною растут, волны морские теснить начинают, их бегу свободному путь преграждают.

Смутилися волны, пугливо на мрачные скалы глядят: впервые им путь прегражден, впервые их скована воля . . .

И, робко свой бег продолжая, о скалы ударились грудью - со стоном отхлынули прочь . . . Стена холодна, неприступна . . .

{17} Вздрогнуло море . . .

Мчатся угрюмые волны. "Измена, измена!" кричат. "Мы их, как друзей, принимали. Свободу, свободу украли у нас!"

Рыдает мать-буря. С ревом и плачем несется отец-ураган.

"О скалы, о грозные скалы! Когда-то и вы свободными были, когда-то и вы свободой дышали; зачем вы у деток свободу украли?"

Нахмурились грозные скалы. "Не наша в том воля ..." - так мрачным стоном ответ их пронесся; зловеще над морем нависли немые громады . . .

Помчалась мать-буря, помчался отец-ураган со свистом и плачем над морем; волны сзывают, волнам весть роковую несут:

"О волны! о бедные волны! Погибла, погибла свобода! Отныне рабами мы стали .. ."

И мрачно умчалися прочь.

И замерло море . . .

Могучие старые волны в пучину морскую ушли; не будит их буря, отец-ураган их не кличет ... И юные волны угрюмо катятся, - не слышно ни смеха, ни песен {18} о славной свободе; и солнце тускло так светит над ними, и небо так хмуро, так серо кругом ...

Лишь юные волны порой, истомившись в суровой неволе, отважною ратью сбирались, одни на врага ополчались . . .

Грудью, сомкнувшись, ударять об острые скалы - тщетно! немые громады не дрогнут . . . Гулким эхом лишь стон раздается - то стонут разбитые груди отважных бойцов . . .

И плакало море . . .

Шли годы ... И много прошло их . . .

Много волн молодых о скалы грудь свою разбивали, - все мрачней и мрачней становилось вокруг . . .

Смирилися волны, утихли .... "Будем ждать, будем сил набирать ..." Шли годы.

Окрепли юные волны, гонцов во все стороны моря они разослали, спящих будить, все волны на битву со скалами звать.

Спустились гонцы и в пучины морские к старым волнам - старые волны звать на борьбу.

{19} Старые волны угрюмо седой головою качают.

"Нет в нас ни мощи, нет в нас порыва . . . Где нам бороться! Где нам со скалами спорить!"

Бросились волны гонцы родимых искать, - матушку бурю, урагана-отца призывать. Рыскали по морю - нет их. В горных ущельях нашли.

"С приветом, с поклоном, родимые, к вам мы гонцами пришли."

"Оставьте вы небесные горы, в безбрежное море летите!"

"Сорвите позорные цепи, что дух наших братьев сковали!"

"Вдохните вы в старые волны дух жизни и жажду свободы!"

"Сберите вы грозные рати и дружно на скалы их двиньте."

"Не страшна нам борьба и смерть не страшна . . . Лишь было бы море свободно!"

Трепетно сердце забилось у матушки-бури, огнем загорелася кровь урагана-отца.