Литконкурс Тенета-98 (сборник рассказов)

Катю он будет называть "Екатерина" или "Катюша" и будет решать, стоит ей подойти к телефону или не стоит. Он достанет ее своими дурацкими советами, общаться ли ей с такой-то подружкой или нет, приведет тысячу аргументов и будет доказывать, что делает он все только для Катиной же пользы. Он будет смотреть "Очевидное невероятное" и читать "Юный техник", пока Шкатулка будет на кухне учиться готовить. Короче, стопроцентная дрянь.

К нарядам ее он будет относиться снисходительно, но будет ужасным скрягой и не позволит ей купить даже на собственные ее деньги какие-нибудь крутые штаны. Он убедит Шкатулку, что сейчас не время, нужно, мол, немножко подождать, потому что сейчас им главное купить кооператив. А Катя будет потихоньку жаловаться маме и говорить, что все хорошо, но что-то все-таки не то.

Он абсолютно не будет фраером, но когда-нибудь уступит Кате и купит себе вшивые кроссовки на липучках. А когда он будет встречаться со своими дружками в их педерастических компаниях, то будет пошлить и делать из себя такого нагулявшегося супермена, который, дескать, вот теперь устал и женился. Будет десять тысяч раз в разных вариациях рассказывать о своих двух-трех телках, с которыми он спал по пьяни до того, как женился. И Шкатулку он убедит в том, что до нее его любили двести путанок и сто манекенщиц, что трахались они, как швейные машинки "Зингер", и что Катя должна ему ноги мыть и эту воду пить за то, что он на ней женился. Уж поверьте мне, я знаю таких мудаков! Я бы их всех перестрелял, сволочей! В столь любимых мною военных лагерях такие сразу раскалывались. Там в два-три дня можно было понять, кто сука, а кто нет. Такие, как Шкатулкин муж - типичные стукачи и предатели. Когда "гайки завинчивали", они сразу, как хамелеоны, серыми становились, - их не видно, не слышно, растворяются в общей массе, как краска в бензоле. Они мать родную продадут, лишь бы противогаз лишний раз не одеть. А как только послабления - они тут как тут начнут рассказывать, какие они смелые были, как они офицеров нахуй посылали, и пробежали на пять метров меньше, чем положено. Нет, точно, я бы всех их перестрелял, скотов!

???

13 февраля. Эта среда принадлежала Кате. Мы встретились в полдевятого на станции "Библиотека им. Ленина", и это было наше первое свидание как таковое после годового перерыва. И хотя каждый человек может объявить перерыв, но ни один человек не может сказать, когда этот перерыв окончится.

Она не опоздала и потом, я заметил, вообще никогда не опаздывала. Но даже, если бы и опоздала, мне было бы наплевать. Как говорит Холден Колфилд "если девушка пришла на свидание красивая, кто будет расстраиваться, что она опоздала? Никто". А Катька была обалденно красивой. Когда она медленно поворачивала голову, ее профиль своей строгостью напоминал римскую статую. Округлый, несколько массивный подбородок придавал лицу выражение спокойное и твердое. Зимой она носит серое пальтишко с меховым воротником. Воротник мягкий и пушистый, его все время хочется погладить. Но Катенька жуть как не любила, когда я его трогал:

- Дима, прекрати! - злилась моя мания, и между бровей у нее появлялась морщинка, одна, а не две, как обычно.

Мне очень нравилось ее это пальто. Оно было простое и какое-то детское. А шапочку она связала себе из черной шерсти. Наверно, там был еще люрекс, уж я в этом не разбираюсь, только шапочка блестела. Я вот не знаю, такие шапочки называют "мененгитками" или которые еще меньше, где совсем уши открыты. И Катя в этом пальто и шапочке была похожа на ребенка. Капризного, непослушного ребенка.

В этот период ее голова забита двумя проблемами: купить осенние сапоги - желательно низкие, желательно без каблуков, желательно черные, желательно навороченные и обязательно недорогие. Это первое. А второе --это узнает ли Мартин Броди, где был Мэт Хупер в среду днем.

Шкатулка стала приставать ко мне с сапогами еще в феврале, но я тогда отнесся к этому более, чем прохладно. Сегодня же я решил зайти вместе с ней институт красоты на Калининском и передать просьбу Алене-администратору, больше занятую поставкой обуви своим клиентам, нежели их рожами. (Вы уже догадались, что это и было причиной нашего свидания.) Но Алена подымать на ноги всю Москву не спешила. Видимо, знала, что, если мне приспичит, я и сам достану дурацкие сапоги. Свою миссию я считал на этом оконченной. Шкатулка была разочарована.

- Димочка! Но ты должен достать мне сапоги!

- Почему, Катенька?

- Потому, что ты лучше всех ко мне относишься.

Из всех напрашивающихся возражений ни одно не подошло, и я понял, что она полностью права.

Я хотел, чтобы она просила меня о чем бы то ни было, и хотел сделать для нее это. Я ее очень любил.

Дойдя до угла Калининского, мы (Катя) решили зайти к Мартышке в "Арбат", но последняя почему-то не ошалела от счастья, когда нас увидела. Стоит вся нервная, дерганая и рассказывает, как ей танцевать антре. Мы не стали смотреть, как она работает, и ушли. Прошли по Садовому мимо посольства США, полюбовались машинами и Рейгановской улыбкой, дошли до Красной Пресни и поехали в "Космос". Попасть туда было гиблое дело, так как мы приехали в одиннадцатом часу, и Бюро пропусков уже было закрыто. Нам вечно не везло.

Выкурили по сигарете на стоянке такси, взяли машину и поехали домой по другому маршруту - не через Рижский вокзал и Сущевку, а сразу за ВДНХ повернули на Звездный бульвар, а оттуда выехали на улицу Советской Армии. Когда мы приехали, было уже поздно. И холодно.

Нам оставался последний пролет в подъезде, как вдруг она увидела стоящих у ее квартиры ребят. Ни слова не говоря, она подтолкнула меня вниз, (Ницше начиталась -"падающего подтолкни"), показывая, что бег - наше единственное спасение. Мы, конечно, убежали, но, по-моему, за нами никто не гнался. На всякий случай она продержала меня минут тридцать на морозе, после чего у меня в голове стала крутиться "Банька" Высоцкого. Не знаю, почему Катя так боялась их увидеть. Я бы сейчас встретился даже с Аль Капоне, если бы у него с собой был обогреватель! Не выдержав, я робко намекнул, что не прочь вернуться. Дело у ее одноклассников, вероятно, не требовало отлагательств, и они твердо решили дождаться Шкатулку. Короче говоря, мы столкнулись с ними за пять метров до спасительного подъезда, когда никакие средства маскировки уже не помогли бы.

- Подожди минутку, - ласково просит Катя.

Холод был жуткий, тоска ужасная. Она вернулась, когда прошло тысячу часов, и я допевал последний куплет русской народной песни "Степь да степь кругом". В подъезде я закурил, прижавшись к горячей батарее. Меня развезло, и я стал понимать, что такое лихорадка. Я стоял, курил и надеялся, что какая-то сверхъестественная сила заставит ее положить мне руку на плечо и сказать: "Дима! Все нормально, все хорошо."

Но Катя смотрела на меня своим обычным сосредоточенноотчужденным взглядом и была слишком далека от моих надежд.

- Дима! Я устала. Я хочу спать.

Вот и все.

Прима бездушия.

???

Да будет вам известно, сапоги я в конце концов достал, и хотя они оказались высокими и красными, Шкатулка их полюбила. Не знаю, было ли это причиной, но на какое-то время она подобрела и даже пару раз приглашала меня домой после того, как я провожал ее после вечерних занятий. К тому времени я уже был такой замученный, что даже Катькино общество меня не радовало. Как-то раз, вешая ее брошенное на пол черное Зайцевское яйцевидное пальто, я обнаружил у себя на носке дырку, размером, видать, с николаевский рубль. Я проклинал свою неустроенность и готов был прыгать на одной ноге по квартире, держа рукой разорванную пятку. Вообще-то Катя всегда следила за мной, не позволяя появляться в нечищеных куртках, грязных рубашках и, уж тем более, в драных носках. Но и ее аккуратность могла проявляться в том, что она, увидев выпавшую из шкафа новую шахматную красно-белую кофту, ловко поддевала ее ногой и зашвыривала внутрь. Она считала. что усталость является стопроцентным оправданием для того, чтобы разбрасывать по квартире свои шмотки, в том числе и мои красные сапоги.