Гори, гори, моя звезда

- Складная песня... - задумался Сухарев. - Где подхватил?

Яша блеснул зубами и застенчиво ответил:

- Сам сложил.

- Сам?!. - изумился Сухарев. - Ну и ну! Талант, выходит?

- Да какой талант? - отмахнулся Яша. - Так... Баловство!

- Нет, брат, это не баловство! - Сухарев даже рассердился. - Ты что думаешь - боец, курсант, по окопам валяешься, белых стреляешь, так и чувства к тебе никакого нет? Солдат ты наемный, что ли? Сами на фронт просились! И ты, и Голиков вон, да мало ли!..

Сухарев подобрал с пола скатившийся с железного листа уголек, покидал его в ладонях, раскурил погасшую самокрутку и, стыдясь своего порыва, уже спокойнее, но все так же убежденно заявил:

- Был бы во мне этот самый талант, сел бы и написал обо всем! Чтоб сыновья наши да внуки знали, как мы свободу отстаивали!

Аркадий с удивлением смотрел на него, такого уже немолодого, с ничем не примечательным крестьянским лицом, с натруженными грубыми руками, и думал, что Сухарев будто подслушал его мысли. Вчера вечером проезжали они мимо маленькой полуразрушенной станции, где расположилась на ночлег какая-то красноармейская часть, и Аркадию вдруг захотелось, вот прямо сейчас, достать из мешка старую свою тетрадь и записать то, что увидел. А то ведь забудешь!

В степи костры горят, часовые у пушек застыли, кони как нарисованные стоят... И вдруг - сигнал! Труба! Тревога! И развернулись орудия, помчались кони, ринулись в атаку бойцы: "Урра!.." Написать бы такое! Или про то, как попался в плен красный разведчик, как пытают его белые. Шомполами бьют, звезды на спине вырезают, а он ни слова, ни стона... Каменный. Коммунист и солдат!

Забулькала в чайнике вода, перелилась через край, зашипели угли...

- Сбежал, подлец! - Сухарев голыми руками подхватил чайник, снял его с огня. - Подставляй кружки, парнишки!

Все уже давно сидели вокруг чайника, прихлебывали кипяток, размачивали в нем черные, каменной твердости сухари, прикусывали крепкими зубами сахар, когда Яша вдруг рассмеялся, беспечно и весело, как смеются только очень удачливые мальчишки.

- Ты что? - с удивлением поглядел на него Сухарев.

Но Яша все смеялся, далеко отставляя от себя кружку, чтобы не расплескать на колени, потом отдышался и, все еще улыбаясь, сказал:

- Кипяток!

- Чего, чего?! - уставился на него Сухарев.

Яша кивнул на все еще шипевшие угли и объяснил:

- Я подумал, что и народ так... Русские, башкиры, цыгане - все... Терпели старую жизнь, терпели... А потом закипели, забурлили - и в огонь! За хорошее время биться!.. Новую жизнь искать!

Все притихли. Сухарев подумал и сказал:

- А что? И найдешь! Слышишь, Яша?.. Найдешь, не сомневайся! Один не нашел бы... А все вместе должны!

Молчали задумчиво курсанты, а колеса вагонов знай себе постукивали и постукивали, отмеряя версты. Солнце клонилось к закату, когда вдали заблестела синяя и узкая полоска воды.

- Днепр-батюшка! - указал на нее Сухарев.

- Такой маленький?! - удивился кто-то из курсантов.

- Ты его переплыви попробуй! - усмехнулся Сухарев.

А синяя эта полоска приближалась, становилась все шире и шире, потом поезд долго громыхал по мосту, и вдруг как-то сразу засветились золотом купола собора.

- Киев! - торжественно объявил Сухарев.

* * *

Бой тот запомнился Аркадию надолго.

Шестая его рота залегла на окраине деревни Кожуховки. Второй полк Отдельной бригады курсантов стоял перед лезущей к Киеву деникинской дивизией. Весь день отбивали они атаки офицерья, а цепи белых все накатывались и накатывались, ползли в зеленых своих английских френчах, как саранча.

К вечеру беляки попритихли, видно, собирались с силами, и курсанты, в наспех отрытых между бахчами окопах, тоже перевели дух. Чуть поостыли пулеметы, санитары снесли раненых в деревню, кухня припаздывала, и кто-то, разбив о колено спелый арбуз, устало жевал прохладную и сладкую его мякоть.

Аркадий обошел позиции своей роты, выставил караулы, проверил наличность патронов и, привалившись спиной к рыхлой земле окопчика, задремал и не заметил, как помутнели звезды, а душная темнота ночи расползлась и уже виднелась на горизонте не розовая еще, а пока только светлая полоска.

В окоп к Аркадию бесшумно скатился связной от командира полка и передал приказ менять позицию и сосредоточиться на правом, скрытом от белых высоким берегом Днепра, фланге. Командир полка решил, видно, обмануть беляков и нанести удар с тыла.

Аркадий передал приказ по цепи и выслал в дозор Яшу и еще одного бойца, но когда рота курсантов уже почти добралась до берега, случилась беда.

К деникинцам ночью пришло подкрепление - конный отряд петлюровцев - и расположились они чуть ниже того места, куда должна была войти рота Аркадия.

Курсанты-дозорные вышли к Днепру и наткнулись на конный разъезд петлюровцев. Кони и всадники были едва различимы в рассветном сумраке, и нашим бы отойти незамеченными, но шедший в дозоре вместе с Яшей курсант то ли от безрассудства, то ли от желания предупредить своих бросил бомбу, и Яше тоже не оставалось ничего другого, как залечь и открыть стрельбу.

Тут-то и началось!

Петлюровцы с одной стороны, деникинцы - с другой. Полк курсантов оказался в клещах и, огрызаясь пулеметным и ружейным огнем, отходил обратно к деревне. И опять перегревались стволы пулеметов, падали бойцы, отступали и снова накатывались деникинские цепи, с гиканьем и свистом наседали петлюровцы, но полк, вгрызаясь в землю, истекая кровью, отбил все атаки, а когда закат окрасил небо алым цветом и затих бой, принесли на шинели Яшу. Он сделал все и теперь умирал, не зная, что умирает, и все шептал, шептал Аркадию, а думал, что говорит громко, о том, что надо обходить беляков слева, что есть пониже, у берега, скрытая в плавнях и разведанная им переправа. Аркадий кивал ему головой и все глотал и не мог проглотить горький какой-то комок в горле, а Яша хватался руками за сломанные стебли подсолнухов, и они все ниже и ниже клонили к нему свои головы. Аркадий стоял над ним и смотрел, как на лицо его сыплется желтая пыльца с подсолнухов, хотел стереть ее и не смог.

А когда опять полезли белые, кинулся вперед и помнил только, как кричал курсантам: "Огонь! Огонь!" - и как обжигала ладонь рукоятка маузера.

Погиб в том бою и Сухарев, и еще много бойцов, но деревню отбили, а вскоре курсантов отозвали в Киев продолжать учебу. Красной Армии нужны были командиры.

Аркадий сидел над топографией и тактикой, собирал и разбирал пулемет системы "льюис", ходил по Крещатику, смотрел на веселых людей, на витрины магазинов, где свободно, только пожелай, можно было купить и белый хлеб, и колбасу, и даже курицу. Но он ходил и думал, что не о такой хорошей жизни мечтал тогда в вагоне Яша и не за кусок вареной курицы или за ситный с изюмом погиб он в том бою. Не в одном хлебе, наверно, дело! И почему-то никак не мог забыть, как низко клонились над Яшей подсолнухи, и не простит себе никогда, что так и не стер с его лица желтую пыльцу.

А потом, как когда-то во сне, но теперь уже наяву, он и сам увидел, какими высокими могут показаться стебли подсолнухов, когда ты лежишь на земле и не можешь подняться.

Это было уже в декабре. Только что выпал первый снег. Аркадий командовал тогда ротой в 16-й армии, и 467-й их полк гнал белополяков. Аркадий лежал в снегу перед цепью своих бойцов и ждал сигнала к атаке.

Тара-тах-та... Тара-тах-та... - били слева.

Ба-бах! Ба-бах! - ухали полевые орудия.

Тиу-у... Тиу-у... - свистели, пролетая над головой, пули. Взвивалась в небо желтая ракета.

- Рота, за мной! - протяжно закричал Аркадий и встал, разведя руки в стороны.

Цепь поднялась, и он, выхватив маузер и спотыкаясь на заснеженных кочках, побежал вперед...

Боли в ноге он не почувствовал, только почему-то глухо ударило в правое ухо. Он пробежал еще несколько шагов и упал. Встал, снова упал и пополз за убегающими вперед бойцами своей роты.