Сделай мне больно

- А разве не осталось? - удивился Комиссаров.

Аглая показала бутылку:

- С гулькин хуй.

- Эх, девушки-девушки. Как скажете, так уши вянут и весь энтузиазм. Молодые, умные, красивые... Не идет вам, понимаете? Распредели, Аглая, "на посошок" - и все. И спатаньки.

Кулаком тяжелым от колец Аглая ударила по тумбочке, и лампа под абажуром мигнула.

- Какие на хер "спатаньки"? Когда Рублев мой козлует в данный момент по Новому Арбату! а не то, подлюга, уже везет в мой дом на наших "Жигулях"...

- А у меня, - сказала О***, - на заднем плане никого.

- А хоть и на переднем! Равнозначно! Как я себе представлю, - взяла Аглая себя за горло, - так прямо душит кто!

- Все время мне казалось, что вы замужем, - заметил Хаустов, и О*** подняла голову:

- А у вас тоже несвободный вид.

- Всех душит, - говорил Комиссаров, разливая мимо. - Но делать глупостей не станем. Останемся людьми.

И бескрайними путями - степями, полями

Все глядят вослед за нами

Родные глаза...

Последний тост - за верность!

- А хорошо поет, садист... Ритуля, не находишь? Меня так лично достает.

- Что есть "свобода"? - сказал Хаустов. - Есть радио такое - глушат его. А кроме, Маргарита, один лишь Долг...

Комиссаров выпил и поднялся. Ополоснул стакан и поставил на стекло под зеркалом - вверх дном.

- Девчата, всё!

- Уже? Еще б попел, раз голос прорезался.

- Пора! День предстоит насыщенный.

- Если бы ночь...

- А ночью надо спать. Приятных сновидений!

- О толстом и горячем можно?

- Ну, эта сфера вне партийного контроля. Вы как, ребята?

- Беспартийных-то хоть не тревожь...

Александр вознесся, оставляя стаканом на коврике между кроватями. Морщась, Хаустов допил. Избегая невыразимых женских глаз, они сказали "спокойной ночи" и вышли в коридор, освещенный с подобающей отелю расточительностью.

Хаустов свернул на лестницу, бросив через плечо:

- Идем на воздухе провентилируем.

Комиссаров обернулся:

- Оргдела...

За лестницей на левой стене был занавес. Он свисал из-под самого потолка до ковровой дорожки - тяжелыми складками. Александр дошел до края, взялся за плюш, отвел и заглянул. Не увидев ничего, кроме провала в черноту, он ощутил себя заброшенным - как за кулисы жизни. Что подтверждали из глубоких ниш немые двери. Вместе с коридором он свернул и задержался у одной - с изящно выписанной цифрой "23".

Ни звука. Щель слева была узкой. Щеки небрито скользнули по сходящимся лакированным граням. Из номера ничем не пахло. Жаль, что не пес. К тому же, сигареты притупили.

Раздался шум, и он отпрянул.

Шагая ковровой дорожкой, он увидел в перспективе, как из лучшего номера на этаже - большой "сюиты" - выталкивают женщину сорока пяти лет. Она была голая и упиралась. Груди большие и вразлет. Живот был зашнурован в корсет с кружевами, под линией которых на фоне свежевыбритого лобка болтались перекрученные подвязки. Увидев Александра, она бросилась обратно в номер и нарвалась там на удар, который развернул ее и отшвырнул через всю ковровую дорожку на стену. Входя в свою темноту, он успел заметить, как вылетел и опустился на женщину газовый пеньюар, отороченный кроваво-красным пухом.

Свесив руки, Александр сидел на кровати. Не зажигая сигареты, припаявшейся к верхней губе. Потом снял трубку.

- Игэн? - отреагировал бессонный Кошут.

- Number twenty-three, please?.

- Just a moment, sir?.

После паузы включилась Иби. Нет, она еще не спит. А что делает?

- Лежу в постели. - Смех. - С Александром Андерсом на животе...

- И как?

- Еще не кончила. Но предпочла бы с автором.

А он что делает?

- Он ужасом объят.

- Каким?

Он усмехнулся:

- Экзистенциальным. Сегедским...

- А где сосед?

- Работает. Сейчас придет.

- А ужас почему?

- Не знаю. - Он открыл ее зажигалку, крутнул колесико и прикурил. Увидел нечто...

- Что?

- А выйди в коридор и загляни за занавес.

- Сейчас. Не покидай меня...

Трубка упала в постель. Усмехаясь на галлицизм в устах венгерки, на это возбуждение, на легкий ее подъем, он затягивался сигаретой и слушал паузу ее отсутствия. Через три минуты услышал дверь, брякнувший в ней ключ, босые ноги - и трубка подскочила на простыне.

- Темно, как в жопе. Что ты там мог увидеть?

- В том-то и дело... Ничего.

- Просто банкетный зал, и выключили свет. Ты пьяный?

- Еще как.

- А хочешь, сделаем любовь по телефону?

- Сосед идет. Сделай за меня.

- О'кей!

Комиссаров вошел с осуждающим видом:

- Приличная девушка, а скачет, как ведьма!.. Переводчица наша! Сиганула по коридору в чем мать родила.

Сел напротив и стал выкладывать на тумбочку какой-то западный медикамент - вздутые пакетики из фольги.

- Шибаев, - донес Александр, - Нинель Ивановну при мне обидел.

- То есть?

- В морду дал.

- Уже? - удивился Комиссаров. - Вероятно, отказала против естества. Пустое! Забудь. Смотри, чем Хаустов нас отоварил. Мэйд ин Франс! Корешок ему привез, агент. "Жель" называется. Боль как рукой снимает. А если перед выпивкой, то без последствий вообще.

- У агента тоже язва?

- Не исключено. А Хаустов, бедняга, тот на грани прободения.

- Пьет много.

- Не в этом дело. Жену он очень любит.

- Рак у нее?

- Нет. Пятая графа. Такая, понимаешь ли, сверхчеловеческая альтернатива: или - или. Бросить сумел. Но разлюбить не смог.

Комиссаров надорвал пакетик и выдавил белую массу в стакан с водой. Размешал зубной щеткой и, морщась, принял. Лег и, наверное, закрыл глаза под зеркальными стеклами очков.

Александр вышел на балкон, обнесенный пузато выгнутой решеткой с каким-то гербом. Почувствовал он себя, как на пароходе в ночном океане. Отель сиял, а город экономил на электричестве. Посреди площади чернел огромный сквер. Направо в улице белелась погашенная реклама американского фильма с Джейн Фонда. Лет десять, даже шесть назад пробравший его озноб весны он принял бы за предвестие счастья.

Он вернулся в номер, снял трубку.

- Иген?

Он положил.

- Родина телефона, а не работает.

- А ты кому хотел, жене?

- Да никому.

Комиссаров помолчал. - Разве венгры телефон изобрели?

- Венгры.

Александр снял халат и лег. Простыня была прохладной и плотной, и гладкой, а вокруг над ним вились амуры.

- Завтра снова с ними пить, - сказал Комиссаров. - Конечно. Знать не можешь доли своей. Но доехать бы без прободения до Москвы... А там в больницу. У нас отличная больница, знаешь? Конечно, не Кремлевка, но палаты на одного. Возьму с собой "Историю России" Соловьева и отключусь на месяц... Эх-х! Добраться бы! - и щелкнул выключателем.

Амуры канули.

Он нырнул под арку - в уютную улицу. Без машин - одни пешеходы. Слева на витрине золотом и в вензелях: "КАVE". Вот оно, укрытие!

Он выбрал столик за вензелями, чтобы держать сквозь них обзор.

После коньяка озноб похмелья прошел, только пальцы слегка подрагивали - с американской сигаретой. Кофе оказался невероятным, и он попросил повторить.

На третьей сигарете он их увидел. Из-под старинной арки на солнце появились сразу все: мини-демонстрация коллективизма во главе с Шибаевым, который вдвигался в чуждый мир животом вперед и заложив руки за спину. Он, видимо, требовал попутных разъяснений, поскольку к нему то и дело пригибалась Иби - оставляя сигарету на отлете руки. Взгляд, брошенный ею на витрину кафе, был исполнен тоски. Александр поднял руку - и был опознан. В ответ Иби подняла брови - с бессильным сожалением. Одновременно и Хаустов его засек - ничего при этом на лице не выразив, как должно профессионалу. Под руку с критиком О*** энергично прошагала Аглая Рублева. Глаза чаевницы безразлично скользнули по витрине кафе.

В большом отрыве - с дауном в центре - прошла шеренга хохочущих "звездочек".