Зияющие высоты

Утвердился этот обычай, конечно, не сразу. Ибанским руководителям пришлось приложить немало усилий и изобретательности. Так, однажды Заведующему Ибанска (Заибану) доложили, что король одной вшивой западной державы, с которым Заибан решил побеседовать по душам, целоваться не будет. Ему, видите ли, воспитание не позволяет. Он даже условием встречи поставил, чтобы никаких целовании. Не беда, сказал Заибан. Не таких перевоспитывали. И перевоспитали. Когда король вылез из самолета, Заибан пошел ему навстречу, заложив руки за спину. Король вздохнул с облегчением и улыбнулся. Этого только и надо было Заибану. Он мигнул министру обороны. Тот навалился мощным пузом, усеянным орденами, на хилого королишку. А начальник почетного караула с таким остервенением взмахнул шашкой перед самым носом королишки, что его величество с перепугу ринулся прямо в объятья Заибана. Тот зажал его и нацеловался власть. Короля потом две недели отмывали, как будто он провел ночь в клетке старой верблюдицы в ибанском зоопарке и был ею оплеван. На родине подчиненные стали обращаться к королю на Ты и требовать реформ. И король отрекся от престола. Короче говоря, ибанским руководителям пришлось перецеловать не одну тысячу политических деятелей, прежде чем обычай целования завоевал мир. После этого ибанские руководители вместо устаревшего обращения "Погодите, мы вам покажем!", стали употреблять современное обращение "Погодите, мы вас поцелуем". В Париже начались студенческие беспорядки, ставшие неразрешимой загадкой для западных социологов, но блестяще объясненные с позиций ибанизма Социологом, Супругой и Тлей. Для Сотрудника они загадкой не были еще до того, как они начались. И он лишь снисходительно усмехался, читая статью Тли в Установочном Журнале. Под давлением левых сил в Париже открыли кафе и выпустили духи "Поцелуй ибанца". Теперь немного терпения, сказал Заибан своим соратникам, и мы их всех передавим, как клопов.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Как вы тут жили это время, спрашивает Мазила. Никак, говорит Болтун. Здесь не происходит ничего существенного. Одни пустяки. Недавнее прошлое воспринимается как Золотой Век. О Претенденте, Академике, Мыслителе и прочих из этой компании вспоминают как о светочах разума и свободомыслия. Представляешь, кто должен вылезти на сцену ибанской истории, чтобы все эти ничтожества воспринимались как титаны! Крыс, Вошь, Вша, Тля, Мышь и прочая мерзость. И это далеко не худшие экземпляры. Наоборот, это лучшее, что есть. Значит, говорит Мазила, придавая сплюснутому носу Заибана форму носа римского патриция, период Растерянности кончился ничем. Почему же ничем, говорит Болтун. Результаты этого периода весьма характерны и значительны. Во-первых, ибанское общество вытолкнуло из себя чужеродные элементы и снова стало на путь монолитности и однородности. А мы, спросил Мазила, не в счет? Ты лепишь Заибана, сказал Болтун. А я по-прежнему ничего не делаю. Так что мы не в счет. Во-вторых, попытка либералов утвердиться у власти потерпела крах. Либералы либо выброшены из системы власти, либо перелицевались, либо потонули в могучем потоке обыденности и серости. А что из себя представляют в общих чертах те, кто утвердился у власти, спросил Мазила. Ничто? Серость? Бездарность? Так-то оно так, сказал Болтун. Но такая характеристика слишком поверхностна. Она не учитывает специфику этих людей. Либералы ведь тоже не блистали талантами. Вообще, бездарность и серость не есть социальная характеристика людей. Это их общее нормальное качество. Ну как что же это за люди, спросил Мазила. Я тебе поясню на примере нашего учреждения, сказал Болтун. Оно типично для целой категории учреждений, активно участвующих в определении характера власти. А только их и надо в данном случае принимать во внимание. Парикмахерские, магазины, заводы и т.п. тут не имеют решающего влияния.

Директором у нас назначили Крыса, продолжал Болтун. Кто такой? Ничего особенного. Раньше никому даже в голову не пришла бы мысль, что его могут назначить на высокую должность. Представь себе, два года искали, прежде чем его нашли. И безошибочно точно. Именно то, что нужно. Честный, исполнительный работник. Не карьерист в том смысле, что не предпринимал никаких мер, чтобы вырваться вверх. Они все вообще делают карьеру вместе со слоем, к которому принадлежат, а не лично. Пишет статьи и книги. Сам пишет. Серенькие. Но свои. И результаты современной науки учитывает. И идеи новые. И все такое прочее. Скука одуряющая. Никаких ошибок. Линию, какую от него потребуют свыше, будет проводить неуклонно, спокойно, не спеша, с прицелом на бесконечность. Прикажут раздуть дело, раздует. Если нужно, напустит на себя искренний гнев. Нальется кровью. И понесет на высшем уровне. Удивительное сочетание спокойствия, хладнокровия, выдержки и психопатии, пафоса, демагогии, искренности, надрыва и т.п. При Хозяине сформировался в настоящего братийного функционера. Потом был в тени. Последнее время начал понемногу выталкиваться. Не хапуга. Скромен в быту. Хороший семьянин. Ну как? Нравится?

Любопытно, сказал Мазила. Продолжай! Первый заместитель - Вошь. Раскопали где-то в тридевятом царстве-тридевятом государстве. Когда-то я с ним в одной группе учился. Во время войны он служил в заградотряде. Всю учебу - братийный руководитель. Совершенный продукт режима Хозяина. И искренний его поклонник. Честен. Скромен. Неглуп. До ужаса сер, как асфальт. Принципиален. И так далее в таком же духе. Ученый секретарь - Тля. Знаю его тоже по Университету. Когда-то они с Вошью и еще одним типом терроризировали весь факультет. Устраивали всякие персональные дела и кампании с травлей. Тогда они зарвались. И их слегка одернули. Бездарен. Трудолюбив. Честен. Принципиален. Целеустремлен. При Хозяине еще мальчишкой начал делать карьеру. Отказался, ушел с крупной должности учиться. На нищенскую стипендию. Все они защитили диссертации уже далеко за сорок. До последнего времени их никто нигде не упоминал, настолько они ничтожны даже в наших кругах, набитых сплошь ничтожествами.

На глазах таких людей либералы печатали статью за статьей, книгу за книгой. Защищали диссертации в районе тридцати лет. Ездили на конгрессы, симпозиумы, коллоквиумы. Организовывали лаборатории, кафедры, институты, фигурировали в газетах и журналах. Красовались по телевизору. В общем, снимали сливки. А эти люди ждали. Больше двадцати лет ждали. Копили ненависть. Кое-чему научились. Защитились. Напечатались. Продвинулись. Не на виду, на периферии. Но продвинулись. И, главное, поняли, что либералы такое же дерьмо с творческой точки зрения, как и они сами. А местами даже хуже. И выработали определенные установки. Они сравнительно молоды, как и либералы. Может быть чуть-чуть постарше. Так что они пришли надолго и всерьез. Значит это реставрация режима Хозяина, спросил Мазила. Почему же реставрация, сказал Болтун. Нормализация. Что же нас ждет, спросил Мазила. Ничто, сказал Болтун. Что угодно. Этого не знают сами эти люди. Это не зависит ни от нас, ни от них.

Но прогресс все-таки какой-то есть, сказал Мазила. Ты же сам признаешь, что они честные принципиальные люди, а не беспринципные жулики и карьеристы вроде Претендента. Не забывай, что мы - в Ибанске, сказал Болтун. У нас все кошмары начинаются с болезненной честности и гипертрофированной принципиальности. И все честные и принципиальные деятели заканчивают мелким жульничеством и непомерным тщеславием. А все просветления (их не так уж много было!) начинаются с мелкого жульничества. И кончаются они, выходит, по-твоему..., начал было Мазила. Нет, сказал Болтун. Они кончаются ничем. Они не имеют продолжения. Кошмары имеют другие источники, независимые от них. Либералы, как обнаружилось в итоге, бездарны и глубоко непорядочны, хотя претендуют на одаренность и порядочность. Сменившие их..., как бы выразиться,... не консерваторы, не реакционеры, это было бы неточно, а..., скажем, стабилизаторы делают пакости, аналогичные па-костям либералов, из принципа и серьезно, и потому они просто нормальны. Они законны и по форме.