Том 10. Мертвое озеро

— На чердак!

— Помилуй, Надинь! как же дети будут учиться?

— Ну так в детскую! Скорее!

— Это слишком! Неужели для детей нет комнаты? — заносчиво начал Марк Семеныч; но его перебила Надежда Александровна:

— Не от детей, а от пения ваших гувернанток я избавляю себя.

— Напрасно! она поет очень хорошо! — сказал Тавровский, входя в комнату.

— Вы, верно, так заслушались, что забыли ваше слово приехать к Мари? — язвительно заметила Надежда Александровна.

— И вы не ошиблись: я так приятно провел время, что…

— Я не любопытна! прощайте!

И Надежда Александровна вышла из комнаты. Тавровский взял шляпу и сказал Марку Семенычу:

— Поедемте в клуб!

— Нет, я буду дома.

— Об вас все спрашивают, не знают, что думать, и решили, что вы влюблены! — натягивая перчатки, говорил Тавровский.

— Кому какое дело, бываю ли я или нет в клубе! — горячась, отвечал Марк Семеныч.

— Разве вы не знаете, что партнер так же любопытен, как ревнивая женщина. До свидания!

И Тавровский удалился, а Марк Семеныч долго сидел задумчиво за фортепьяно, склонив голову на грудь; несколько лакеев стояли у дверей и шептались между собой, готовые вынести фортепьяно…

Несколько дней Надежда Александровна не выходила к столу. Все в доме ходили на цыпочках. Марк Семеныч был озабочен и мрачен. Mademoiselle Клара целые дни сидела у больной и занимала роль лектрисы. Мисс Бетси водила к хозяйке дома здороваться и прощаться детей, так что mademoiselle Анет не имела случая видеть больную.

Времени оказалось очень много свободного у mademoiselle Анет, и она занялась чтением маленькой своей библиотеки, стоявшей у ней в комнате в красивом шкапу. Книги были большей частию назидательные, и поля их мелко исписаны карандашом. Писавшая свои заметки особа была очень мрачного настроения духа. Всё говорилось о необходимости жертв, о сладости дружбы; о том же были исписаны целые листы, вложенные в книги. Эти отрывки очень заинтересовали mademoiselle Анет, и она спросила Марка Семеныча, кому принадлежала маленькая библиотека ее.

— А что? — спросил он.

— Может быть, я поступила нескромно, но я прочла заметки в книгах.

— Как вы их нашли?

— Мне кажется, тот, кто писал, должен быть очень несчастлив.

— Вы жалеете о нем?

— Кто же писал?

— Это была комната Веры и ее любимые книги; но когда ее не стало, то я в тяжелые минуты часто приходил туда и…

— Так это ваши…

— Вас удивляет?

Анет молчала. Тогда Марк Семеныч наставительно сказал:

— Никто, кроме вас, мне кажется, не знает, какие глубокие раны в моем сердце. Сожаление пустых людей только растравляет их, и потому я стараюсь иметь личину довольную. Да, одни лицемерят, чтоб приняли в них участье, а я, я решаюсь на это, чтоб избегнуть его. Я горд и хочу только одного искреннего участья.

Марк Семеныч мог говорить свободно с mademoiselle Анет: это было после обеда, во время прогулок детей по саду; часто они выходили даже из калитки в поле.

Наконец Надежда Александровна сняла с себя карантин, потому что на ее наружности не было и тени болезни. Она небрежно отвечала на поклон mademoiselle Анет и оставляла ее без внимания, как будто она была невидимкою для нее.

Гостиная Надежды Александровны была полна молодых людей и дам, исключая Тавровского, который не показывался в дом с того дня, как пела mademoiselle Анет.

Однажды, когда садились за стол, лакей известил о прибытии Тавровского. Надежда Александровна так поспешно встала с своего места, на котором она уже сидела, что mademoiselle Клара закашлялась.

Вошел Тавровский. Он раскланялся с хозяйкой и хозяином дома, потом со всеми и сел возле Надежды Александровны, которая приказала поставить ему прибор. Она спросила:

— Что значит, что вас столько времени не было видно?

— Я был на охоте.

— Целую неделю? — язвительно воскликнула Надежда Александровна.

— Да.

— Странно! а Мари мне говорила, будто бы она вас видела…

— Ошиблась: приняла другого за меня, — отвечал Тавровский и, обращаясь к Эженю, продолжал: — Ну что? как идет твое рисованье?

— Очень хорошо! я теперь рисую головку… — отвечал Эжень.

— Портрет с mademoiselle Авет! — подхватила, смеясь, Софи.

— Неправда! — покраснев, перебил ее Эжень.

— Да, да! ты сам меня спрашивал, похоже ли.

Mademoiselle Анет покраснела.

Мисс Бетси запыхтела и сделала замечание Софи, что она стала говорить очень скоро.

— Да, это правда, и манеры у ней стали какие-то резкие! — подхватила Надежда Александровна.

Краска сменилась бледностью у mademoiselle Анет.

— Немудрено: живость mademoiselle Клары очень увлекательна. Она так грациозна… — смеясь, сказал Тавровский.

— Я не беру на себя выговора, потому что Софи, кроме класса, не бывает со мной, — отвечала mademoiselle Клара.

— И я тоже! — заметила мисс Бетси.

Слезы дрожали на ресницах у mademoiselle Анет. Она сидела потупив глаза. За столом вдруг воцарилось молчание.

Младший сын, сидевший возле mademoiselle Анет, вдруг сказал с грустью:

— Папа, она плачет!

Глаза всех устремились на бедную, сконфуженную mademoiselle Анет.

— Какая чувствительность! — презрительно воскликнула Надежда Александровна.

Mademoiselle Анет не выдержала, и слезы ручьями потекли по ее лицу; она едва слышно произнесла извинение и встала из-за стола.

Марк Семеныч, подав ей руку, повел ее из столовой. Возвратись на свое место, он с сердцем сказал:

— Надинь! это жестоко, это… — Надежда Александровна смеялась так весело и простодушно, что Марк Семеныч замолчал и нетерпеливо ждал, когда пройдет порыв этой веселости. Он строго продолжал: — Я вас не узнаю, Надинь.

— Потому что я вмешалась в воспитание моих детей; но я надеюсь, что имею на это право!

— Я был бы очень счастлив, если бы вы это давно сделали; но внимание не так должно выражаться.

— Вы знаете, что я морали не люблю ни читать, ни слушать.

— Однако! — возразил Марк Семеныч, весь вспыхнув.

— Скажите, пожалуйста, нельзя ли мне попробовать убитую вами дичь? — обращаясь к Тавровскому, сказала Надежда Александровна и этим вопросом прекратила свой разговор с Марком Семенычем, который тотчас после обеда, собрав детей, пошел в сад.

Mademoiselle Клара хотела ему сопутствовать; но Марк Семеныч сказал:

— Не беспокойтесь: mademoiselle Анет, верно, будет так добра, что исполнит свою обязанность, — и, обратись к сыну, он продолжал: — Эжень, сходи к mademoiselle Анет и упроси ее хорошенько, чтоб она вышла в сад.

И Марк Семеныч тоже последовал с детьми за сыном. Он вошел в комнату mademoiselle Анет, которая сидела у окна и, закрыв лицо платком, горько рыдала. Эжень, прибежавший первый, робко стоял в дверях. Марк Семеныч сказал детям:

— Подите и упросите ее, чтоб она перестала.

Дети бросились целовать и обнимать mademoiselle Анет, которая поспешно вытерла слезы, поправила волосы и сказала:

— Я готова…

— Вы и на меня сердитесь, — сказал Марк Семеныч.

— Уверяю вас, что, кроме благодарности и удивления моего к вам, я ровно ничего не имею…

— Вы забыли, может быть, ваше слово разделить со мной тягость воспитания?

— И я сдержу его, потому что я должна же чем-нибудь заплатить вам за то участье…

— Боже мой! не говорите со мной так. Вы для меня принесли жертву.

— Однако зачем их делать свидетелями, — заметила mademoiselle Анет, потому что дети с большим вниманием слушали их разговор.

И они пошли в сад; но не успели они сделать круг, как к ним навстречу шла Надежда Александровна и ласково сказала, обращаясь к mademoiselle Анет:

— А я вас искала.

— Я была в своей комнате, — отвечала mademoiselle Анет.

Надежда Александровна молча пошла возле нее. Она, казалось, хотела что-то сказать ей, но как бы не решалась… и вдруг она торопливо сказала:

— Вы, mademoiselle Анет, извините меня, я не хотела вас обидеть! — И, сказав это, она быстро отошла в сторону и заметила своей дочери, шедшей впереди:- Как я не люблю на тебе, Софи, этого платья!