Смерть Вазир-Мухтара

добиваетесь? Что вам нужно? Он ходил глазами по Грибоедову, как по крепости, неожиданно оказавшейся пустою. Дождь, протекавший сквозь полотно, падал в углу маленькими торопливыми каплями и все медленнее. Значит, он прошел. Грибоедов изучал эти капли. - А что вы скажете Паскевичу? - спросил он с интересом. - Я ему скажу, что он, как занятый военными делами, не сможет заведовать и что его власть ограничится. - Это умно, - похвалил Грибоедов. Он стал подыматься. Бурцев спросил у него тихо: - Вы видели мою жену? Она здорова? Это ангел, для которого я еще живу. Грибоедов вышел. Обломок луны, кривой, как ятаган, висел в черном небе. ... И может быть, в случае неудачи... Грузия чудесная... И будет новая Сечь, в которой жить будем... ... Негры... в яму... с детьми...

Je passerai sur cette terre Toujours reveur et solitaire...

И ничего больше не сохранилось. Ушло, пропало.

18

Тут бормотанье, тут клекот, тут доктор, курносый, как сама смерть, тут страж в балахоне, курящий серной курильней, тут шлепанье туфель. Тут ни война, ни мир, ни болезнь, ни здоровье. Тут карантин. Тут Александр Сергеевич разбил на три дня палатку. Александр Сергеевич приказывает Сашке разгрузить все, что осталось, вино и припасы. Начинается карантинный пир. Александр Сергеевич все похаживает по палатке, все усаживает людей за голый стол. Люди пьют и едят, пьют здоровье Александра Сергеевича. Только чумной ветер мог свести их, только Александр Сергеевич мог усадить их рядом. Полковника Эспехо, дравшегося за испанского Фердинанда, он усадил рядом с унтер-офицером Квартано, который, будучи полковником русской службы, дрался против Фердинанда и был за то, по возвращении в Россию, разжалован. Семидесятилетнего рядового, графа Карвицкого он усадил рядом с корнетом Абрамовичем. "Фазана" Бутурлина, штаб-ротмистра, - рядом с доктором Мартиненго. Мальцева - с доктором Аделунгом. И Сашка прислуживал. Почему они уселись в ряд? А потому, что Александр Сергеевич Грибоедов, полномочный министр и шурин шефа, их усадил так. И он подливает всем вина. И он вежливо разговаривает со всеми. Знает ли он власть вина? Вина, которое губкою смывает беззаконный рисунок, намалеванный на лица? Вероятно, знает. Потому что, когда граф Карвицкий, откинувшись, начинает петь старую песню, он приходит в восторг.

Так Гекла сива Снегем покрыва Свое огнистэ печары...

Это очень нежная и очень громкая песня, которую певал назад лет тридцать рядовой Карвицкий в своем родовом поместье.

Вешх ма под лёдэм, Зелена сподэм. И вечнэ карми пожары...

И с тою беззаботностью, которою всегда отличаются польские мятежники, пьяный семидесятилетний рядовой уже тыкает корнету Абрамовичу, он уже сказал ему, грозя пальцем: - Ты бендзешь висял на джеве, як тен Юда. И корнет Абрамович, пошатываясь, встал, чтоб уйти из-за стола, но Александр Сергеевич жмет ему руку, смеется и говорит: - О, куда вы? Пейте, корнет, бургонское. Мне нужно поговорить с вами. А у испанцев идет тихий разговор, и Эспехо, отодвигаясь от стола,