Смерть Вазир-Мухтара

- вы в чертеже своем - не стеклянном, другом - вы о цели думали? Хотите, скажу вам, что у вас получилось бы. - Что? - вдруг остановился Бурцов. - То же, что и сейчас. Из-за мест свалка бы началась, из-за проектов. Павел Иванович Пестель Сибирь бы взял, благо там батюшка его сидел. И наворотил бы. И отделился бы. И войной противу вас пошел бы. - Я прошу вас, я покорнейше прошу вас, - у Бурцева запрыгала губа, и он положил маленькую руку на стол. - У меня есть еще прямая честь. Я о мертвом неприятеле своем говорить не стану. - Ага, - протянул Грибоедов с удовольствием, - ну а Кондратий Федорович был человек превосходный... человек восторженный... Бурцов вдруг побледнел. - Кондратий Федорович, вкупе с вами, мужика бы непременно освободил, литературою управлял бы... Бурцов захохотал гортанно, лая. Он ткнул маленьким пальцем почти в грудь Грибоедову. - Вот, - сказал он хрипло. - Договорились. Вот. А вы крестьян российских сюда бы нагнали, как скот, как негров, как преступников. На нездоровые места, из которых жители бегут в горы от жаров. Где ваши растения колониальные произрастают. Кош-шениль ваша. В скот, в рабов, в преступников мужиков русских обратить хотите. Не позволю! Отвратительно! Стыдитесь! Тысячами - в яму! С детьми! С женщинами! И это вы "Горе от ума" создали! Он кричал, бил воздух маленьким белым кулаком, брызгал слюною, вскочил с кресел. Грибоедов тоже встал. Рот его растянулся, оскалился, как у легковесного борца, который ждет тяжелого товарища. - А я не договорил, - сказал он почти спокойно. - Вы бы как мужика освободили? Вы бы хлопотали, а деньги бы плыли. Деньги бы плыли, - говорил он, любуясь на еще ходящие губы Бурцева, который не слушал его. - И сказали бы вы бедному мужику российскому: младшие братья... Бурцов уже слушал, открыв толстые губы. -... временно, только временно не угодно ли вам на барщине поработать? И Кондратий Федорович это назвал бы не крепостным уже состоянием, но добровольною обязанностью крестьянского сословия. И, верно, гимн бы написал. Тогда Бурцов ощетинился, как кабан, крупные слезы запрыгали у него из глаз на усы. Лицо его почернело. Он стал подходить к Грибоедову. - Я вызываю вас, - прокаркал он, - я вызываю вас за то, что вы имя... За то, что вы Кондратия... Грибоедов положил длинные желтые пальцы на бурцовские ручки. - Нету, - тихо сказал он. - Не буду драться с вами. Все равно. Считайте меня трусом. И пальцы, простреленные на дуэли, свело у него. Бурцов пил воду. Он пил ее из кувшина, огромными глотками, красный кадык ходил у него, и он поставил на столик пустой кувшин. - По той причине, что вы новую аристокрацию денежную создать хотите, что тысячи погибнут, - я буду всемерно проект ваш губить. Голос его был хриповат. - Губите, - лениво сказал Грибоедов. Бурцов вдруг испугался. Он оглядывал в недоумении Грибоедова. - Я погорячился, кажется, - пробормотал он, вытирая глаза. - У вас те же манеры, что у покойного... Павла Ивановича... и я вас совсем не знал. Помнил, но не знал. Но я не могу понять, чего вы