Записки мерзавца (сборник)

   Однажды, в холодную дождливую ночь, Автономов не захотел выйти к вызывавшим его эшелонам и выслал вместо себя Макса, наряженного в черкеску. Обман не удался. Макса узнали, повалили на землю и стали жестоко избивать. Тогда из вагона выскочил Автономов и крикнул:

   "Товарищи! Тщетно враги народа пытаются скрыть меня от вас. Я всегда с вами!"

   Наутро Макс выместил свои обиды на взятых заложниках: женщины были жестоко высечены в его присутствии; мужчин расстреляли в его отсутствие: он не переносил вида крови и от трупного запаха терял сознание. В Грозном Макс обзавелся молодым персианином и окружил его знаками нежного внимания. Голландец рассказал и персианину о капризе Латама...

   Шесть месяцев подряд отряд главковерхов ходил по Северному Кавказу (на Южном шла борьба меж турками и партизанскими частями Бичерахова). И богатейший край обращался в пустыню. На месте вокзалов чернели обгорелые остовы, на железнодорожном полотне буйно росла трава. Шпалы были выворочены и утащены в аулы для подпорки крыш и для избавления от нежелательных броневизитов. Туда, где оставался хоть клочок пути, немедленно являлся чей-нибудь (белый, красный или зеленый) бронепоезд и на десять верст вокруг сносил с лица земли горские поселения. Уходил бронепоезд, и горцы спускались в долину, вырезая людей, сжигая дома...

   Как бритвой снесло цветущий город Хасав-Юрт; можно было проехать многие версты по линии Грозный -- Гудермес, не найдя следов былого жилья.

   И безостановочно, не ослабевая, ни уменьшаясь, в ярости стлался черный едкий дым, окутывая горизонт, скрывая перспективы: горели грозненские промыслы, подожженные чеченским большевиком Гикалло, прятавшимся в неприступном ауле Шатой. В море огня погибали леса, пашни, склады. Население, затравленное, одичавшее, бросившее скарб, растерявшееся меж сотней враждующих сторон, металось с севера на юг, с гор на равнину и всюду наталкивалось на верную гибель.

* * *

   К осени узел развязался. Сорокин сцепился с Автономовым в мертвой схватке. Ставропольский фельдшер признал Троцкого и, получив из Москвы поддержку офицерами и снарядами, окружил Автономова. И солдаты Автономова, чтоб заслужить себе прощенье, сами повесили поклонника Барбэ д'Оревилльи. Пусть неудачник плачет!

   А еще через два месяца в обстоятельствах подобной же традиционной измены в "штаб Духонина" был отправлен и Сорокин: он пал от руки своего помощника, пожелавшего стать главковерхом.

   На прощанье Сорокин успел изменить Москве и повесить весь состав терского совнаркома во главе с известным большевиком Рубиным. Теперь они вместе.

   Остается немногое. Розовое лицо голландца мелькнуло мне в давке ростовской эвакуации: он что-то делал при союзных миссиях. Примадонна долго вздыхала о понесенных убытках, и ее бедственным положением заинтересовался бесславный потомок золотородящей фамилии.

   Шнейдер и начальник штаба еще не вынырнули. Но я нисколько не удивлюсь, если завтра встречу их в вестибюле Ritz Hotel в Лондоне или в содоме Парижской биржевой колоннады. Оба отличались деловыми наклонностями и, образовав необходимый оборотный капитал, безусловно предпочли сказочным заработкам обоюдоострых Диктатур спокойный процент банкира.

ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ

I

   Миссис Шеридан -- родная племянница мистера Уинстона Черчилля. В роде Мальборо, из которого вышел этот замечательный во всех отношениях человек, на протяжении столетий жизни на Даунинг-Стрите, столетнего ношения министерских портфелей и цилиндров спикера накапливалась та особая усталость севера, которая влечет англо-саксов в рискованные предприятия и невиданные климаты.

   Мистер Уинстон много и часто путешествовал; в Индийских джунглях, на лукзорских пароходах, в прохладе водопадов Новой Англии, у лихорадочного стечения Тигра и Евфрата под разными предлогами и благовидными отговорками он спасался от изнурительных добродетелей Асквита и невеселого ярмарочного цинизма Уэлльского колдуна.

   Его племянница в раннем детстве увидела Сфинксов, плакала над могилой Вернон Ли, короткими лондонскими днями мучила свою гувернантку в залах Национальной галереи. И миссис Шеридан, несмотря на презрительную усмешку всех живых и мертвых Мальборо, стала скульптором; в поисках возбуждающих талант образцов она исколесила все кладбища Равенны, все музеи континента, все немногие реликвии родного островка.

   Начиная с 1918 года мистер Уинстон, встречаясь за воскресным обедом с племянницей, много рассказывал ей о новых людях, появившихся в стране Мусоргского и Анны Павловой. Мистер Уинстон бранил их за полное отсутствие джентльменства и не находил слов для выражения восторга пред их упорством и настойчивостью. Только в старой Англии, где витала тень рыжего Вильгельма, могли еще зарождаться подобные железные лбы.

   Гастингс и Клайв -- завоеватели Индии, встав из гроба, нашли бы чему поучиться у этих варваров, вконец заплевавших самонадеянного Бальфура и чванного болвана Керзона.

   Многие из знакомых начинали ездить в гости к варварам. Прибывшие англичане, кроме тысячи ужасов, миллион раз описанных "Дейли Телеграфом", сообщали новые интересные детали. Осенью 1920 с двенадцатилетним сынишкой двинулся в Россию и Герберт Уэллс.

   Получив прощальное письмо от сэра Герберта, миссис Шеридан одела tailleur {английский дамский костюм (фр.).} для визитов и сентябрьским утром заехала в Foreign Office {Министерство иностранных дел (англ.).} требовать паспорт для поездки в Россию. Через десять дней она уже знала всех.

   Кучерявый Зиновьев понравился ей наименее. Неистово картавя, он воображал, что грассирует, за десять слов обдавал слюной и в конце концов все его нападки на дядю были мало остроумны. Если мистер Уинстон и являлся его политическим врагом, то не было еще причин извергать поток пошлых ругательств. Миссис Шеридан была оскорблена, как последняя из Мальборо; как скульптор, она осталась недовольна стереотипностью и книжным шаблоном семитского профиля Зиновьева. Работая над его портретом, она вспоминала те далекие времена, когда Гильденбрандт заставлял ее снова и снова копировать осточертевшую маску иудейского царя Ахава. Много лучше оказался Троцкий. Поклонник Бернарда Шоу, он не уступал в своих дьявольских сарказмах любимому автору. Зиновьева, не стесняясь, называл "грязной сволочью"; в один из сеансов подарил миссис Шеридан сотню яиц для утренних омлетов, на отсутствие которых она накануне пожаловалась. Чуждый идолопоклонству, он признавал и достоинства дяди, говоря, что из всех представителей империализма наиболее заслуживает виселицы мистер Уинстон. Немного смешили его нескладные галифе и мешкообразный френч: по-видимому, он хотел казаться неустрашимым кавалеристом -- но незабываемый хищный нос и нахальная бородка значительно все же более напоминали Мефистофеля, чем все старательные басы Ковент-Гардена.

   Под самый конец пребывания в Москве ей удалось заполучить на несколько сеансов Дзержинского. Еще в Англии по статьям обоих Вильямсов и дядиным рассказам она слышала: он был в разъездах. На далеком Юге -- как объяснил Троцкий -- Дзержинский искоренял каких-то бандитов, мешавших строить в каждой деревне электрическую станцию и канализацию. Расспрашивала она о нем и Ленина, и Луначарского.

   Ленин почесал затылок, засмеялся и сказал, что Дзержинского нужно знать, чтоб понять по-настоящему.

   "Ваши сентиментальные лондонские болваны, -- сказал Ленин, -- преспокойнейшим образом заморили Мак-Суинни за то лишь, что он хотел свободы для своей родины. Дзержинского же они поносят за то, что он изолирует родину от людей, противящихся ее свободе..."

   А словоохотливый и сахарный Луначарский, к которому она явилась с письмом от Уэллса, долго и подробно передавал о всем том, что Дзержинский сделал для русских детей.

   "У него золотое сердце; при всей сложности своих работ он ежедневно урывает часок для приютов. А как любят его дети, вы услышите, как они его называют!"