Том 7. Отцы и дети. Дым. Повести и рассказы 1861-1867

Судя по черновому автографу, Тургенев считал необходимым отметить, что члены кружка Губарева знакомы с идеями Чернышевского и в частности с его романом «Что делать?». Так, на полях рукописи имеется позднейшая вставка, из которой читатель узнает, что Матрена Суханчикова, пропагандируя женскую эмансипацию, рекомендовала приобретать швейные машины. Кроме того, в черновом автографе содержится намек на то, что поклонники Губарева читали не только «Колокол», но и «Современник». В отброшенном варианте рукописи было сказано, что собравшиеся у Губарева говорили не о Наполеоне III, как вошло в окончательный текст (см. с. 266), а о Кавуре и русской литературе. Известно, что деятельности Кавура были посвящены статьи Добролюбова, вызвавшие возражения Тургенева (см. наст. том, с. 423, 460).

В то же время некоторые варианты чернового автографа являются дополнительными подтверждениями того, что члены губаревского кружка не были связаны общей идеей и не отдавали себе отчета о целях и задачах их совместных сборищ. Имея в виду дискуссии в салоне Губарева, Тургенев там после слов: «… Бамбаев, из уважения к хозяину, рассказывал что-то вполголоса» (с. 265) писал: «Беседа продолжалась довольно долго и всё в том же роде — в роде какого-то напряженного барахтанья в пустоте и в полутьме!» Размышление Литвинова о том, что увлечение естественными науками — временное явление («ветер переменится, дым хлынет в другую сторону»), в черновом автографе сопровождалось замечанием автора, что уменьшение числа студентов в Гейдельберге, которое он предсказывал, нельзя объяснить правительственными мерами.

В наброске «К Потугину» Тургенев записал: «Сплетня — главный характер нашего русского современного общества» (с. 514), а в «Воспоминаниях о Белинском» (1869) пояснил причину живучести этого явления: «Сплетня и до сих пор не совсем утратила свое значение, исчезнет она только в лучах полной гласности и свободы».

Сплетни привлекали внимание Тургенева, с одной стороны, потому, что, действительно, в эмигрантских кругах точная информация зачастую подменялась ложными «слухами», а с другой — потому, что он сам страдал от распространявшихся на его счет сплетен [287].

Комментаторы «Дыма» уже отмечали, что, вкладывая в уста Суханчиковой передачу сплетен о Тентелееве, Тургенев имел в виду вымышленные истории, рассказывавшиеся за границей о нем самом ( Т, Сочинения,т. 9, с. 424). Обе реплики о Тентелееве: о том, как Тентелеев просил графиню Блазенкрамф «заступиться», и о встрече с Бичер-Стоу (с. 262) являются позднейшими вставками, сделанными на полях чернового автографа. При этом в черновом автографе — там, где рассказывается сплетня, связанная с «процессом 32-х» (об этом см. письмо Тургенева Герцену от 21 марта (2 апреля) 1864 г.), вместо: «Спасите, заступитесь» (с. 262) было «„Спасите, спасите!“ — а прежде как либеральничал!».

Аналогичный эпизод рассказал Тургеневу в письме из Женевы от 18 (30) октября 1865 г. М. В. Авдеев: «… один господин спросил меня здесь (и эту новость он вывез из Петербурга): „Правда ли, что Тургеневу правительство предлагалов награду за „Отцов и детей“ деньги?“ (Ему, вероятно, совестно было сказать, что Вы взялиих.) Я на это отвечал ему вопросом „за что предлагали? за то ли, что Тургенев дурно, или за то, что Тургенев хорошоотозвался о молодом поколении, так как это вопрос спорный между самой молодежью“. И действительно, прежде, нежели он отвечал мне, двое заспорили…» ( Т сб,вып. 1, с. 409).

Стремление создать в «Дыме» сатирически заостренные образы представителей высшей знати и губаревского окружения позволило Тургеневу сказать (в письме к М. В. Авдееву от 25 января (6 февраля) 1867 г.), что его последний роман написан в новом для него роде. Усиление сатирического элемента в «Дыме» было отмечено и П. В. Анненковым, который писал в рецензии на роман: «… многие не узнали любимого своего автора в нынешнем сатирике и писателе, высказывающем свои впечатления прямо и начистоту < …> Свидетелями его новой „манеры“ остаются знаменитая сцена пикника на террасе Баденского замка, вечер у Ратмировой, заседание у Губарева и пр. Всё это написано им непосредственно с натуры, как случалось ему писать прежде только, в виде исключения» ( ВЕ,1867, № 6, с. 101–102).

Страницы, посвященные Потугину, в черновом автографе также подвергнуты значительной правке. В большинстве случаев — это дополнения, сделанные на полях рукописи. Существенна, в частности, вставка, содержащая рассуждение Потугина о том, что он «с некоторых пор» не боится прямо высказывать свои убеждения (см. с. 275, текст: «Я давно… нет, недавно — зайцем к нему забегает»).

В этой декларации содержался намек на позицию самого Тургенева после полемики вокруг «Отцов и детей», «процесса 32-х» и заметки в «Колоколе» о «Седовласой Магдалине» (см. письмо Тургенева к Герцену от 21 марта (2 апреля) 1864 г. и примеч. к нему).

Выше было высказано предположение, что любовная коллизия Литвинов — Ирина, по первоначальному замыслу Тургенева, должна была составить самостоятельную повесть. Изменение этого замысла, расширение повести до общественно-политического романа повлекло за собой переосмысление отношений, связывающих Ирину и Литвинова.

В списке действующих лиц указано, что жене генерала Наталье Александровне (т. е. Ирине) в 1862 г. было 22 года. Следовательно, на этом этапе Тургенев не предполагал еще сделать встречу героев в Баден-Бадене вторичной встречей, состоявшейся спустя 10 лет после их знакомства в юности. Это позволяет сделать вывод, что, когда Тургенев составлял список действующих лиц, сюжетная линия «Дыма», генетически связанная с отброшенным замыслом повести, не претерпела еще всех изменений, продиктованных задачами общественно-политического романа. История светской «карьеры» Ирины, начавшейся еще в юности и играющей столь важную роль в обличении нравов, господствующих при дворе, была введена писателем, очевидно, уже на более поздней стадии обдумывания замысла «Дыма», а окончательно завершена только перед сдачей рукописи в набор, когда Тургенев добавил рассказ о жизни Ирины в Петербурге (об этом см. ниже).

Изменение функции любовной истории при включении ее в новый замысел не могло не повлечь за собой и изменение характера героини.

Облик Ирины, ставшей героиней общественно-политического романа, получил новую окраску, по всей вероятности, еще до начала работы Тургенева над черновым автографом, но он изменялся и в процессе работы над рукописью.

Исправления и дополнения, сделанные Тургеневым, как правило, оттеняли отрицательные черты характера Ирины.

Описывая юность героини, Тургенев включил в повествование ряд деталей, содержащих намеки на возможность ее будущих успехов в высшем свете. Так, на обороте наборной рукописи [288]сделана вставка об унизительной бедности, царившей в доме князей Осининых, и об их чувстве вины перед Ириной, которой «как будто с самого рождения дано было право на богатство, на роскошь, на поклонение» (см. с. 282, текст: «Бывало, при какой-нибудь — на роскошь, на поклонение»). На полях чернового автографа вписан также эпизод ссоры Ирины с Литвиновым по поводу его «несветской» внешности и рассуждение о том, что Ирина охотно каялась в несуществующих грехах и «упорно отрицала свои действительные недостатки» (см. с. 285, текст: «Однажды он забежал — действительные недостатки»).

Очевидно, Тургеневу было важно подчеркнуть и тщеславие Ирины, так как он добавил к первоначальному варианту разговор Ирины и Литвинова о ее неотразимой красоте (см. с. 289, текст: «Ирина посмотрела со восторженных похвалах»).

Работая над страницами рукописи, повествующими о периоде жизни Ирины в высшем свете, Тургенев подчеркивал, с одной стороны, что она хорошо понимает ничтожность общества, с которым связана, а с другой — что она не способна порвать с этой средой. Так, например, текст: «Я повторяю вам — не в такой степени» (с. 321) был вписан в наборную рукопись.