Том 7. Отцы и дети. Дым. Повести и рассказы 1861-1867

Критики и исследователи «Дыма» неоднократно указывали, что любовная линия романа легко отделяется от описания губаревского кружка, сцен с баденскими генералами и монологов Потугина, т. е. от тех страниц, на которых Тургенев как бы продолжал спор со своими лондонскими оппонентами. Л. В. Пумпянский считал, например, что сюжетная линия романа Ирина — Литвинов в чистом виде — это «небольшое произведение, носящее все жанровые черты повести» ( Т, Сочинения,т. 9, с. XVIII).

И действительно, в самом начале 1862 г. Тургенев собирался написать небольшую повесть. 14 (26) апреля он извещал M. H. Каткова, что надеется к осени доставить ему «новый труд, хотя не столь обширный, но задуманный с любовью». В письме от 19 (31) июля того же года Тургенев указал объем «труда»: «Я не успел кончить повесть для „Русского вестника“ < …> Она составит около 4-х печатных листов — может быть, даже больше».

Более поздних упоминаний о работе над повестью нет, а концом 1862 года датируется уже составленный Тургеневым список действующих лиц «Дыма» (см. ниже), задуманного с самого начала как «большое произведение».

На основании приведенных фактов можно высказать предположение, что Тургенев решил превратить задуманную им ранее повесть в общественно-политический роман. «Любовная история, приобретя новый смысл (об этом см. ниже), составила сюжетное ядро «Дыма», но сохранила при этом некоторые характерные признаки тургеневских повестей.

Первым документом, связанным с работой Тургенева над его новым романом, является набросок, названный писателем: «Главные лица будущей повести: „Дым“, 1862», который может быть датирован концом декабря 1862 г. — началом февраля 1863 г. (см. публикацию А. Мазона — Revue des études slaves. Paris, 1925. T. V, p. 261–263).

Сопроводив перечень лиц будущей повести точным указанием возраста, года рождения каждого персонажа и начальными буквами фамилий реально существовавших людей, черты которых должны были служить отправной точкой в создании того или иного образа, Тургенев сделал исключение только для Литвинова и Татьяны. Рядом с их именами стоят буквы X.

Имена прототипов почти все были раскрыты в публикации А. Мазона, который воспользовался пометами В. М. Лазаревского, сделанными им на экземпляре «Русского вестника» (см.: Чешихин-ВетринскийВ. К созданию «Дыма». — В сб.: T u его время,с. 293–295).

А. Мазон определил, что прототипами действующих лиц «Дыма» были: Ворошилова — К. К. Случевский, Губарева — Н. П. Огарев, Биндасова — Н. X. Кетчер, Ратмирова — П. П. Альбединский, Ирины — княжна А. С. Долгорукая. Ю. Г. Оксман в комментариях к «Дыму» ( Т, Сочинения,т. 9, с. 418–419) сделал некоторые дополнения к расшифровкам А. Мазона. Так, он справедливо указал, что прототипом Капитолины Марковны Шестовой была Надежда Михайловна Еропкина, «тетка Ольги», т. е. Ольги Александровны Тургеневой, которую современники узнали в образе Татьяны (см.: ГутьярН. Иван Сергеевич Тургенев и семейство Виардо-Гарсиа. — ВЕ,1908, № 8, с. 434–437) [278]. Очевидно, следует согласиться и с предложением Ю. Г. Оксмана расшифровывать букву К. рядом с Пищалкиным как фамилию эмигранта В. И. Касаткина.

Вообще же необходимо учитывать, что Тургенев неоднократно предостерегал от отождествления его героев с реальными людьми. Изобразив в романе широко известную «историю» княжны А. С. Долгорукой, фаворитки Александра II, Тургенев, по свидетельству журналиста X. Бойесена, пояснял: «Характер Ирины представляет странную историю. Он был внушен мне действительно существовавшей личностью, которую я знавал лично. Но Ирина в романе и Ирина в действительности не вполне совпадают. Это то же и не то же < …> Я не копирую действительные эпизоды или живые личности, но эти сцены и личности дают мне сырой материал для художественных построений. Мне редко приходится выводить какое-либо знакомое мне лицо, так как в жизни редко встречаешь чистые, беспримесные типы» (Минувшие годы, 1908, кн. VIII, с. 69).

Следует также иметь в виду, что персонажи «Дыма» вобрали в себя черты не одного, а нескольких реально существовавших лиц. Так, создавая образ генерала Ратмирова, Тургенев, несомненно имел в виду не только П. П. Альбединского, но и Алексея Петровича Ахматова, генерал-адъютанта, занимавшего в 1862-1865-х годах пост обер-прокурора синода. О нем в письме Тургенева к Герцену от 26 декабря 1857 г. ст. ст. сказано: «Этот господин совсем в другом роде: сладкий, учтивый, богомольный — и засекающий на следствиях крестьян, не возвышая голоса и не снимая перчаток. Он метил при Н<иколае> П<авловиче> в обер-прокуроры Святейшего синода; теперь попал в обер-полицеймейстеры — должности весьма, впрочем, однородные». Близость этой характеристики Ахматова к некоторым моментам биографии Ратмирова не требует доказательств.

Губарев — также образ собирательный, только некоторыми внешними чертами напоминающий Огарева. Составляя список действующих лиц, Тургенев написал букву «О», расшифровываемую как Огарев. Не ставя перед собой задачи карикатурного изображения Огарева, Тургенев, очевидно, намеревался все же воспользоваться какими-то чертами его облика при создании образа главаря эмигрантского кружка. Портрет Губарева в «Дыме» действительно напоминал Огарева. Один из современников, хорошо знавший Огарева, писал: «Внешность „того самого“ <Губарева> чуть не сфотографирована с другого „того самого“ (лондонского)». Однако автор статьи тут же добавил: «Правда, что кроме внешности да привычки рассказывать по несколько раз одни и те же анекдоты, ничего нет сходного в этих личностях» [279].

К аналогичному выводу пришел и А. Д. Галахов: «В Губареве, — писал он, — представители наших прогрессистов думали видеть Огарева, но едва ли справедливо, — между ними нет никакого сходства, кроме разве того, что их фамилии образуют богатую рифму» ( ИВ,1892, №1, с. 141).

«Собирательность» образа Губарева отмечал вспоследствии и сам Тургенев. «Кстати, — писал он Я. П. Полонскому 2 (14) января 1868 г., — как же ты говоришь, что незнаком с типом „Губаревых“? Ну, а г-н Краевский А. А. — не тот же Губарев? Вглядись попристальнее в людей, командующиху нас, — и во многих из них ты узнаешь черты того типа». Безропотное подчинение грубой власти, о чем в «Дыме» говорит Потугин, Тургенев считал почти национальной чертой, воспитанной в русском народе долгими годами рабства (см. с. 271).

Прототипом Матрены Суханчиковой Ю. Г. Оксман называет Е. В. Сальяс, подкрепляя свои соображения воспоминаниями Е. М. Феоктистова и Б. Н. Чичерина (см.: Т, Сочинения,т. 9, с. 423). Матрена Суханчикова показалась похожей на Сальяс не только Феоктистову и Чичерину, но и А. Н. Плещееву, который писал 15 (27) июля 1867 г. А. М. Жемчужникову: «А не правда ли, что Суханчикова напоминает Сальяс? Матреновцы — это Феоктистов и Вызинский» [280]. Вместе с тем публикация журнала русских студентов в Гейдельберге под названием «A tout venant je crache, или Бог не выдаст — свинья не съест» (см.: ЧернякА. Журнал русских студентов в Гейдельберге. — Вопросы литературы, 1959, № 1, с. 173–183) позволяет предположить, что какие-то черты характера Матрены Суханчиковой были подсказаны Тургеневу писаниями «Матери Матрены», печатавшимися на страницах этого издания [281]. Не только Матрена Суханчикова, но и другие участники губаревских сцен изображены были Тургеневым по личным впечатлениям. В период обдумывания замысла романа писатель неоднократно ездил в Гейдельберг изучать колонию русских студентов, многие из которых претендовали на роль политических эмигрантов. В письме к М. А. Маркович от 16 (28) сентября 1862 г. Тургенев сообщал: «Я ездил на днях в ВашГейдельберг. Ничего, город интересный. Уезжая отсюда, я дня два там пробуду, посмотрю на диких русских юношей».