Структура момента

- Тогда по состоянию здоровья.

- А где бюллетень? Что у тебя случилось все-таки?

- Домой надо слетать.

- К матери? Ах да, она же скончалась. Зачем же ты едешь?

- Надо.

- Ну что значит "надо"? Так каждый придет и скажет: "Надо". А работать кто будет? Это же производство, в конце концов. И вообще я тебя не понимаю, решается важный вопрос, ты в курсе дела, обо всем вроде договорились. А ты вдруг уехать хочешь! Без всякой причины. Несерьезно как-то.

- Это последний раз...

- Что последний раз?

- Все. - И опять я услыхал в своем голосе интонации, не посчитаться с которыми было невозможно... - Разрешите мне съездить, и все будет по-другому. Я вам обещаю...

- Ну ладно. - Он отвел взгляд и взялся за свою многоцветную шариковую ручку.

Что он там начеркал, разобрать было невозможно, но секретарша, получив заявление, тут же села печатать приказ...

Конечно, я знал, что Нина появится при первой же возможности, прибежит, как это обычно бывало в редких случаях наших размолвок, чтобы успокоить, объяснить, утешить, не вникая в суть моей очередной обиды, убежденная в том, что истинная причина всех моих обид и претензий одна - любовь к ней и вызванная этой любовью ревность ко всему, что с ней связано, и к мужу, и к друзьям, и даже к работе, отнимающей у нее время, которое она могла бы посвятить мне. Невнимательная, чуть снисходительная ласковость, с которой она каждый раз встречала любые мои упреки, раздражала больше, чем то, из-за чего возникал конфликт, и я начинал в ярости обвинять ее в неспособности понять то, что происходит у меня на душе; выхлестнутая в крике обида рассасывалась быстрее, и, понимая это, Нина никогда мне не возражала, терпеливо выжидая, когда наконец я успокоюсь.

Но на этот раз я был удивительно спокоен. Зная о том, что Нина обязательно должна появиться, я ждал этой встречи без обычного нетерпения, не испытывая никакого желания высказать то, что накипело на душе, а ведь раньше в таких случаях я лишался способности думать о чем-либо ином, кроме как о предстоящем разговоре.

И потому, когда она появилась на аэродроме за десять минут до посадки, сердце не шевельнулось, как обычно: мое спокойствие было подлинным. Она надела платье, которое мне очень нравилось, а ей - нет, что уже само по себе означало, что она настроена примиренчески. Да и первые ее слова, при всей их запальчивости, подчеркнуто подтверждали незыблемость наших отношений:

- И тебе не стыдно? Из-за какой-то глупой бабы устроил скандал! Что бы она тебе ни сказала, ты не должен был так поступать. Просто не имел права. Она тебя явно спровоцировала. А ты, как ребенок, поддался... Ну что ты молчишь? Обижен? Оскорблен? А сколько мне приходится выносить?! Я же терплю... Конечно, обидно... Я прекрасно тебя понимаю... Но ведь мы знаем, во имя чего все это терпим. Даже странно, что мне приходится говорить тебе такие вещи. Неужели какая-то пустячная история может что-то изменить? Ну? - Она ласково повернула мое лицо к себе, заглянула в глаза.

- Прошу тебя, не надо, - я попытался высвободиться.

- Что не надо?

- Не надо говорить об этом...

- О чем?..

- Обо всем... О любви и так далее.

- Я тебя не понимаю.

- И очень давно, к сожалению.

Она опять повернула мое лицо к себе.

- Что с тобой? Неужели из-за болтовни какой-то... ты можешь...

- Да, могу...

- Значит, ты меня не любишь?

- Видимо, да.

Такое она слышала от меня впервые.

- Что ты говоришь! - сказала она тихо, поняв наконец, что на этот раз все гораздо сложнее, чем простая обида.

- Ты сама меня вынудила.

- Какая разница, почему ты это сказал, неужели ты вправду так думаешь?

- Да.

- Не верю.

- Не надо притворяться. Ты и сама думаешь точно так же. Уже давно нет никакой любви. Просто изображаем ее друг перед другом и перед людьми тоже...

- Зачем?

- Не знаю. Тебе лучше знать. Приятно, наверное. Как же, такая сильная, всепобеждающая любовь! Всем на зависть. А на самом деле - для тебя это игра, развлечение...

- Неправда.

- К сожалению, правда. Игра, на которую ушли четырнадцать лет моей жизни.

- А моей?

- У тебя-то все в порядке. Ты успевала одновременно заниматься устройством своих дел.

- Опять начинаешь?

- Да, начинаю... Я потерял все, понимаешь, все... Из-за этой выдуманной, показушной любви я четырнадцать лет непрерывно вру, изворачиваюсь, прячусь от людей. А для тебя это приятная добавка к тому, что у тебя есть, развлечение после работы, отвлечение от семейных забот...

- А кто тебя заставлял?

- Ну конечно, во всем виноват я сам. Было бы удивительно, если бы ты этого не сказала. Но что поделаешь, если не все такие деловитые, как ты?! Не все могут играть в несколько игр одновременно.

- Ну какой смысл все ворошить?

Но я уже не мог остановиться.

- Конечно, во всем виноват я сам. Надо было уехать домой, а не торчать тогда здесь год из-за тебя.

- Я не это имела в виду.

- А что?

- То, что происходило потом.

- А что происходило?

- Ну не надо, прошу тебя... Сколько можно говорить об одном и том же?

- Нет, ты все же скажи, что ты имеешь в виду? То, что я вынужден был обманывать мать, врать ей и всем остальным, что учусь в университете? Тебе ли упрекать меня в этом? Я же для тебя это делал, чтобы остаться в Москве!

- А кто тебе мешал на самом деле учиться? Ты мог постудить на следующий год.

- Ты мне мешала! Ты! - Объяснение наше по накатанной с годами дорожке скатилось к месту, где я был наиболее уязвим, и каждый раз я приходил в ярость из-за того, что Нина не упускала возможности упрекнуть меня в лености, хотя прекрасно понимала истинную причину всех моих бед. - Из-за тебя я не смог поступить ни первый раз, ни потом - не лезло ничего в голову! И из-за тебя я четырнадцать лет изображал эту чертову, давно несуществующую любовь, которая, как выяснилось, и тебе давно в тягость!

- Неправда!

- Олег все за тебя сказал. Наконец все выяснилось.

- Я люблю тебя, честное слово. - Растратив все аргументы, Нина заплакала. - Я действительно устала. Но это пройдет. Поверь мне... Ну что ты молчишь?

- Все сложнее, чем ты думаешь...

- У тебя кто-то появился?

- Нет. Но все, что я тебе сказал, - правда. Я действительно уже не могу... Я не могу и не хочу больше врать ни себе, ни другим. И давай на этом кончим!

Она не стала меня больше упрекать.

- Куда ты летишь? - спросила она, вытаскивая из сумки кружевной платочек.

- Домой.

- Надолго?

- На два-три дня.

- Что-нибудь случилось?

- Нет. Надо произвести кое-какие расчеты с прошлым. - Фраза получилась излишне красивой, но больше мне ничего добавить не удалось - паспорт с билетом уже были в руках контролера, а милиционер проверял содержимое моей сумки.

- Значит, это все?

- Да, все!

Когда нас повели к самолету, ее среди провожающих не было...

Я не осудил себя за то, что оглянулся. Это была не слабость. Просто вежливое внимание к человеку, который проехал сорок два километра, чтобы меня проводить.

Необычайное ощущение покоя я испытал, войдя в самолет. Будто отдыхаю после продолжительного бега против сильного встречного ветра.

Впереди меня ждало свидание с родиной. И последнее усилие, после которого можно начать новую жизнь. Могучее дерево, выросшее из неосторожно оброненного когда-то семени лжи, нуждалось в нескольких веточках свежей неправды, которые бы, приукрасив его, погасили претензии моих друзей. После чего можно распрощаться с ними раз и иавсегда, оставив в память о себе это ветвистое чудище, увешанное чужими знаниями, медалями, несостоявшимися победами, несуществующей славой.

И вернуться к себе, к своему "я", запрятанному где-то в далеких глубинах моего существа и прорывающемуся на поверхность лишь в виде кошмарных сновидений...