Структура момента

Мужчины, сидящие за столом, разом повернули головы в мою сторону. Женщина пожала плечами и обменялась с ними удивленным взглядом. Один из мужчин, с бесцветными пушистыми ресницами и тщательно зачесанными на льдину волосами, по всей видимости, был ее мужем.

- А что вы кричите? - спросил он. - Вам, по-моему, ничего особенного не сказали.

Это уже начало походить на коллективный розыгрыш.

- Почему вы обиделись? - все с тем же наивным дружелюбием поинтересовалась женщина. - Каждый живет, как ему нравится. Это ваше право, в конце концов.

- Какое право? Чушь какая-то.

Я отложил тарелку, встал. Видимо, голос мой услышали в комнате - оттуда появилась удивленная Нина.

- Научитесь вести себя в обществе, молодой человек, - подключился к разговору пожилой толстяк, густая седая шевелюра которого победно контрастировала с лысиной пушистоглазого мужа.

- Что случилось? - будто не замечая конфликтной ситуации, улыбнулась всем Нина и взяла меня под руку.

- По-моему, тебя ревнуют, Ниночка, - заявила женщина. - Другого объяснения быть не может.

- А ну-ка, а ну-ка, сейчас мы все выясним. - Продолжая улыбаться, Нина тянула меня за собой в детскую комнату.

- Что случилось? - Улыбка сползла с ее лица, как только была прикрыта дверь. - Почему у тебя такой ужаленный вид?

- Кто эта женщина?

- Жена Олежкиного декана. А в тем дело?

- Откуда она знает, что я у вас регулярно пою? И про шашлык?

- Ну, бог ты мой, рассказал кто-нибудь.

- Кто-нибудь?

- Ну, я сказала. А что тут такого? Нет, ты неисправим...

- А то, что я тебя ревную, это тоже ты ей рассказала?

- Ну, боже, не делай из мухи слона. Какой ты все-таки азиат...

- Да, я азиат... И мне не нравится, когда надо мной насмехаются...

- Это все твои выдумки... Они милые интеллигентные люди...

В дверь просунулась голова Олега.

- Кончайте, братцы, личные беседы. Ты бы лучше сходил за гитарой, Эдик. Он говорил громко и весело, чтобы было слышно в холле. - Ты что за номера выкидываешь? - уже другим тоном, обиженно и строго спросил он, войдя в комнату. - Напился, что ли? Люди первый раз в доме. Брось свои кавказские штучки... Ну что она тебе сказала? Ты никогда не пел у нас? A то, что ты сто лет в Нину влюблен, об этом даже сторож у нас в институте знает. Иди извинись перед людьми. И на этом кончим!

- Не буду я ни перед кем извиняться.

- Ну не извиняйся. - Олег поморщился. - Черт с тобой. Оставь только людей в покое. Сиди себе помалкивай. - Он пошел к двери. Нина направилась следом.

- Все не так было, - попытался я остановить их. - Они же откровенно насмехались...

Олег, поправив свободно завязанный галстук, замедлил шаг у самого порога.

- Слушай, - сказал он, глядя чуть в сторону, мимо меня, - неужели ты не понимаешь, что надоел всем? Ты же не ребенок, есть же какой-то предел, в конце концов. Она тебя жалеет, я терплю, но ты-то сам должен понимать, что так дальше продолжаться не может. Пора кончать эти детские игры. Ну любишь, страдаешь, я все понимаю, ну а что дальше! Тебе же и о своей жизни надо подумать...

Нина молча, ни слова не произнеся, вышла вслед за ним, оставив меня у полки с детскими книжками и коллекцией игрушечных автомобилей. На красном кузове одного из них было написано "хи-хи" - как раз в соответствии с ситуацией.

Странное у меня было в этот момент состояние: после сказанного Олегом потеряла всякий смысл обида на то, что именно Нина, Нина, в которую я влюбился, еще сдавая вступительные экзамены в университет, своей болтовней дала повод для насмешек надо мной. Страшно было другое. Она молча выслушала все, что сказал ее муж, и не попыталась даже возразить, сказать хоть слово в мое оправдание. Она, которая на протяжении четырнадцати лет твердила мне, что так нуждается в моей любви.

Я прошел через холл, глядя прямо перед собой, не замечая людей, мимо которых двигался. Женское лицо, мелькнувшее справа, было одновременно похоже и на Нину, и на женщину с жемчужными серьгами, отсекшую четырнадцать лет моей жизни с легкостью опытного хирурга-онколога.

Так и подмывало треснуть гитару, лежащую на заднем сиденье, об асфальт, но, открыв дверцу и оказавшись за рулем, я разрядил часть обиды в машину. Взревев как от боли, она вылетела со двора задним ходом и, развернувшись, помчалась по опустевшим улицам Москвы, пугая редких прохожих.

Алик не спал - в кабинете горел свет. Никакого желания беседовать с кем бы то ни было я в себе не ощущал, поэтому сразу же прошел в спальню и, не раздеваясь, ничком плюхнулся на тахту.

Подслеповатого старичка-музыканта напоминал я себе сейчас. Почему подслеповатого? Да потому, что не видел того, что каждому бросалось в глаза с первого взгляда, - любимый и бережно хранимый годами инструмент оказался давно источенным в труху и готов был рассыпаться от любого, самого легкого прикосновения. Стоило только прикоснуться. Но я ведь годами довольствовался малым - бережным сдуванием пыли.. В память о былом...

Шаги за дверью отвлекли меня от самокритичных сравнений; Алик заглянул в спальню.

- Не спишь?

- Нет.

- Ты извини, конечно, - он сделал над собой ощутимое усилие, - но тебе все же надо съездить домой... хоть на два-три дня... Неудобно... Могилу надо привести в порядок... И дом заброшенный стоит... Без тебя невозможно. Ты только скажи что и как сделать, а мы доведем до конца...

Я закрыл глаза. Что-то надо было ему ответить, что-то конкретное. Но что?

- Ты прав, Алик... Я очень виноват... перед всеми... - Ничего конкретного не придумалось. Голос мой испугал Алика.

- Ты не волнуйся. Мы ходим на кладбище. Там все в порядке. И когда она жива была, ребята к ней заходили.

- Спасибо. Я постараюсь поехать, Алик... Сделаю все, что в моих силах. - Я опять закрыл глаза.

Он вышел из спальни, тихонько прикрыл за собой дверь, а я окончательно понял, что все в моей жизни уже давно предопределено, каждый шаг, каждое слово являются следствием однажды принятого неверного решения... Но структура (по выражению одного физика, приятеля Олега Владимирского) того печального момента, с которого все началось, была такова, что поступить как-то иначе было невозможно, - другого повода оставаться в Москве не было, а уехать я не мог. Из-за Нины. Только ложь могла тогда помочь...

Стоило скрыть от матери свою неудачу на вступительных экзаменах в университете, как постепенно, понемногу я полностью утратил способность управлять своей жизнью. Одна ложь вынужденно влекла за собой другую. Если ты поступил в университет, то, естественно, должен переходить с курса на курс, сдавать экзамены, ездить на практику и в конце концов получить диплом. Изменить что-либо было невозможяо: история оказалась мучительно затяжной...

А тогда я надеялся, что уже через год смогу рассказать матери правду. Сдам вторично вступительные экзамены, поступлю в университет и уже студентом какая, в общем-то, разница, первого или второго курса? - приеду домой вместе с Ниной, познакомлю ее с матерью и объясню причину своей лжи. Я был уверен, что мать, увидев Нину, поймет меня и простит. Но, увы, весной Нина, которая, как и я, искренне верила в то, что у нас любовь на всю жизнь, познакомилась с пятикурсником Олегом Владимирским, капитаном сборной университета по баскетболу (она пыталась научиться играть), и дальше события развернулить так, что к началу вступительных экзаменов у меня пропало всякое желание учиться в университете, да и возможности не было - и в голову ничего не лезло, и работу на фабрике я оставить не мог, надо же было на что-то жить.

Домой я почти перестал ездить; мать была убеждена, что я учусь, и с гордостью демонстрировала все мои письма, а встреч с друзьями я старался избегать.

На похоронах матери стало ясно, что, хоть друзья и осуждали мое поведение, для всего города я стал легендарной личностью, достигшей немыслимых высот. Считалось, не без моих стараний, конечно, что я работаю в закрытом научно-исследовательском центре и вот-вот должен защитить докторскую.