Весенний снег

- Я очень хочу, чтобы все обошлось. Вы, Вера Михайловна, вызываете у меня симпатию. Это честно. Будем надеяться на лучшее.

- Так ведь еще ничего не известно,-прервала Вера Михайловна, потому что ей вовсе не хотелось откровенного разговора с Софьей Романовной.

Директор пригласил Веру Михайловну в кабинет.

- Я задержу ненадолго. Докладывайте.

- Еще нечего. Поедем обследоваться.

Директор погладил свою лысую голову ладошкой, поморщился:

- Вижу. Все вижу. Я же две войны прошел. Что вы мне... Докладывайте.

Он так на нее посмотрел, с таким чистосердечным отцовским участием, что Вера Михайловна все рассказала, что предполагала, что предчувствовала, и даже всплакнула, отвернувшись к окошку.

Директор не перебил, не успокоил, не произнес дежурных слов. Дал ей выговориться и выплакаться, а потом сказал:

- Слезами горю не поможешь. Пока нет ясности, изводиться нечего. И, вообще, держитесь...

- Я и стараюсь.

- Ну и молодец. Когда надо ехать?

- Обещали сообщить заранее.

- Скажете. Я адресов на всякий случай дам. Там у меня дружок фронтовой живет.

Потянулись дни ожидания. Вера Михайловна присматривалась к сыну и не находила ничего нового. Все так же он больше играл сам с собой, чем с ВолодькоГ;, все так же приседал, как курочка, во время игры, все так же смеялся лишь тогда, когда отец щекотал его, играя с ним, все так же временами замирал отрешенно, прислушиваясь к себе. Вера Михайловна вроде бы успокоилась и старалась держаться так, чтобы передать свое спокойствие родным. Получалось, что она играла, а они подыгрывали ей. Еще в день возвращения от врача Никита успел шепнуть бабушке: "Вера шибко переживает, так что..." Он и сам был взволнован не меньше жены, но потом вспомнил: "Это же было (то есть он увидел ее чужое, поразившее его лицо)... было именно до того, как она окончательно поговорила с доктором. .. А после совсем другое. После она и сама сказала:

"Еще ничего не ясно. Нужно обследоваться". Точно. Так это и было". Эта простая мысль вернула Никите всегдашнее самообладание. Ему хотелось, чтобы и Вера не расстраивалась раньше времени, потому что он по глазам ее видел, что на душе у нее неспокойно. Однажды Никита перед сном обнял жену и сказал полушутливополусерьезно:

- А что, ежели постараться, может, и второй появится?

Она ничего не ответила, но посмотрела на него отчужденно-строго. И Никита замолк. И уже никогда не заговаривал об этом.

Позже он догадался, чем была вызвана ее реакция.

"Можно подумать, что я на Сереге уже крест поставил.

Действительно, предложил не вовремя".

В очередной понедельник в школу позвонили из больницы. Ехать надо в среду. Прием от двенадцати до шести.

Сооры были спокойными. Взрослые старались не напугать ребенка и приободрить Веру.

- Ничо, девонька, съезди, съезди, - повторяла Марья Денисовна. - И для верности, и для отвлечения,

- О чем вы говорите, бабуля?

- А и не зря, и не зря.

Она прошла на кухню, достала с божнички старый сверток, повязанный крест-накрест цветастым платком.

- - Вота они, сбережения. Купи чо хошь и себе, и Сергуньке.

- Ну, бабуля, разве мне до покупок? Ведь времени не будет,-отказывалась Вера Михайловна.

- А вдруг появится? Вдруг...

Пришлось принять сбережения, спрятать их в надежное место.

Поезд шел рано. Поднялись на рассвете. Ехать нужно было до станции Малютка, а это еще тридцать километров в сторону от Медвежьего.

Сережа проснулся безропотно, послушно оделся и сел за стол, ожидая бабушкиных оладушек. Вера^ Михайловна вновь обратила внимание на его взрослый взгляд и взрослое поведение, как будто все он заранее знал и делал осознанно. С вечера она сказала:

- Ложись пораньше. Завтра спозаранку в город поедем.

Он согласился, улегся, но когда подошла бабушка и нараспев стала объяснять: "Сереженька город повидает, все увидит, все узнает",-он возразил:

- Я в больницу еду. К доктору. Не знаешь, что ли?

Сейчас он наблюдал, как бабушка хлопочет у плиты, и вдруг сделал ей замечание:

- Хоть бы причесалась, что ли.

Бабушка охнула от неожиданности и принялась заправлять волосы под вылинявшую косынку.

Пришли соседи. Как же, событие! Самый младший житель впервые едет в город. А на самом деле всех волновал вопрос: "Да неужто? Да как же так? Да что же с ребенком-то?" Все они хотели еще раз взглянуть своими глазами на мальчика и для себя определить серьезность его положения.

- Стало быть, в дорожку, Серега, - произнес старик Волобуев, подсаживаясь на лавку у печи. - Приглядывай там, потом, значит, расскажешь, Сережа кивнул утвердительно, продолжая жевать оладьи.

- Ешь-то чо? Скусно, поди? - подала свой голос бабка Анисья.

- Попробуй, - Сережа протянул ей оладушек.

- Ой ты, чадушко ненаглядно! Да спасибо те, спасибо.

Вбежала невестка Волобуевых с сыном Володькой.

- Не уехали ишшо? - перевела дыхание. - А то мой с вечера завел: проводить дружка хочет.

С улицы донеслось гудение мотора. Никита разогревал мотоцикл. Это был сигнал к отправлению.

- Ну, Сереженька,-всполошилась Вера Михайловна.-Давай одеваться.

Вес заговорили, засуетились бестолково. Самым спокойным был Сережа, делал то, что велела делать мама, и молчал.

- Ну, с богом,-проговорила Марья Денисовна и перекрестила мальчика.

Сережа ответил недовольно:

- Не крести меня. Я, когда вырасту, пионером буду.

- Так будешь, будешь, - поспешно согласилась Марья Денисовна. - Это я так, по старости.

Утро выдалось легкое, свежее, светлое. Земля, покрытая росой, блестела слюдяным блеском. Над нею полосами поднимался туман. А за дальними лесами вставало солнце. Лесов па востоке не было видно. Только старики знали, что там лес. Небо покрылось багрянцем, и этот багрянец с каждой секундой набирал силу.

Сережа, закутанный в бабушкину пуховую шаль, прижался к матери и смотрел во все глаза на набрякшее восходом небо. За всю дорогу он, пожалуй, и не произнес ни слова.

Поспели как раз к поезду. Едва Никита купил билеты, показался дымок паровоза. Сережа смотрел на него с любопытством, все сильнее прижимаясь к матери.

Когда послышалось пыхтение, он не выдержал:

- Мам, а нас не задавит?

- Нет, Сереженька. Он по рельсам идет,-успокоила Вера Михайловна и прижала сына к коленям.

С Никитой поговорить не пришлось. Они лишь взглянули друг на друга, и Вера Михайловна заметила в глазах мужа то же не свойственное ему новое выражение растерянности и детской беспомощности, что уже заметила там, в больнице.

Поезд стоял всего минуту. Они побежали к своему вагону-Вера Михайловна с сумкой, Никита с сыном на руках.

- Не волнуйтесь! Я не отправлю, покуда не "посажу!-крикнула им старая проводница и выкинула красный флажок, как милиционер на перекрестке вскидывает свою палочку.

Но они не задержали отправления. Сперва Никита протянул проводнице сына, а потом помог подняться Вере. Как только они очутились в тамбуре, вагон качнуло и поезд тронулся.

Вера Михайловна не услышала звука колокола, но увидела дежурного в красной фуражке и даже успел, углядеть, что у него на тужурке загнулся ворот с одной стороны.

До конца платформы за поездом бежал Никита.

А затем он остановился, бессильно опустил свои большие руки. Вера Михайловна поднесла палец к лицу и вздернула нос, что означало: держись, выше голову. Заметил ли он ее жест, она не знала. Но сама была довольна собой: держится.

Замелькали березы станционной рощицы. Сережа спросил:

- А почему деревья побежали?

- Это мы поехали, Сереженька,-сказала Вера Михайловна и, взяв сына за руку, повела в вагон.

Глава четвертая

Всю дорогу Сережа смотрел в окно. Только раза два он попросил попить. Вера Михайловна поглядывала искоса на него и думала: "Боже мой! Какие же мы были дураки! Особенный! Да никакой он не особенный, он больной. Как это могла заметить с первого взгляда Софья Романовна и не увидели мы?" Она снова поглядела на сына и обратила внимание на его глаза, устремленные в окошко, полные удивления и радостного открытия. "Нет, все-таки он особенный. Как смотрит... Как взрослый. И какой серьезный".