Два года из жизни Андрея Ромашова

"Молодец Золотухин, костры приготовил, - подумал Андрей. - Но где же винтовка?" Сделал шаг, два... Черт, в таком бурьяне и оружие потеряешь.

Наконец ткнулся ногой в приклад. Поднял винтовку, стер землю с затвора, передернул его и огляделся. Далеко же они по земле прокатились. Только теперь Андрей осознал, как близко был от смерти. Но где же тот? В неверном пламени костров человека на земле не было видно. Где он? Ведь оглушен вроде был. Вдруг у самого забора, там, где они совсем недавно лежали в засаде, заметил: как-то странно качаются высохшие стебли колючек. Уходит!..

- Стой, стой, застрелю!

Когда почти добежал, с земли поднялся невысокий, плотный человек в солдатской гимнастерке и без шапки. В черных спутанных волосах торчали сухие травинки. Андрей подошел поближе, уперся штыком ему в грудь.

- Руки!

Тот, молча сверкнув глазами, нехотя поднял руки. "Где-то я его видел? - подумал Андрей. - Знакомое очень лицо". И тут же приказал:

- Давай шагай туда, - чуть качнул винтовкой в сторону мельницы.

На миг, только на короткий миг штык отклонился от груди. И этого было достаточно, чтобы задержанный схватил ствол винтовки, изо всех сил дернул его и тут же отпустил. Андрей крепко держал оружие, но рывок был такой неожиданный, что юноша упал. Когда он вскочил, бандит уже сидел на заборе.

- Стой!.. - Андрей выстрелил, человек исчез за забором. На помощь бежали красногвардейцы.

- Там он, я, кажется, подстрелил...

Несколько человек перемахнули через высокий забор, но беглец исчез как провалился...

- Эх ты! - с сожалением произнес Никита, выслушав бессвязный рассказ Андрея. - Смотреть надо...

Обида захлестнула Андрея: разве он виноват? Костры раньше зажигать надо было. Но тут же чувство справедливости подсказало: нет, виноват! Все думает, что здесь, мол, не фронт - ерунда, детские игрушки. Оказывается, и в тылу враг встречается лютый.

Бандиты уже были построены по два и окружены плотным кольцом отрядников с факелами. И первый, кого Андрей увидел, когда подошел, был "крючник". Тот самый - с пристани.

Юноша тогда видел лицо "крючника" буквально одно мгновение. Но на всю жизнь запомнил копной взлохмаченные волосы, как бы проваленные в глубокие ямы глаза с крутыми надбровьями. И сейчас, когда он подходил, его прямо ожгло этим горящим ненавистью взглядом. Андрей вздрогнул, остановился и внимательно взглянул на арестованного. Ну конечно же, он - тот самый!.. Дальше руки, ноги, язык Андрея начали действовать сами по себе. Возбужденный, взволнованный только что пережитым, он уже больше не в состоянии был контролировать себя...

Едва-едва Золотухин и еще два отрядника удержали его.

- Ты что, соображаешь! - на ходу, по дороге в ЧК, сердито выговаривал ему Никита. - Знаешь, как это называется - со штыком на пленного? Самосуд! Мы не бандиты какие-то, а блюстители закона. Ясно?

- Закона? Это какого же? Убийцу, гада белого беречь?

- Революционного закона, установленного Советской властью. И она никаких тебе самосудов не позволяет. За это трибунал!..

- Слушай, - вдруг прервал его Андрей, - а ведь я, знаешь, вспомнил, где того убежавшего видел.

- Где?

- Это рыжий! "Режиссер"! Помнишь тюрьму? Тот самый! Только он сегодня не рыжий был. Волосы у него черные, а я его все равно узнал!

- Рыжий тот, говоришь? - Никита остановился, задумчиво взглянул на Андрея. - Вот что, иди-ка сейчас домой - отоспись, а завтра утром прямо к нам. Ясно?..

* * *

Как в тумане, прошел перед Евдокией Борисовной день освобождения. Такого счастья она уже и не ждала, не надеялась больше ни на что. Думала только о детях да о том, как бы подостойнее принять смерть. И вдруг сразу: и свобода, и сын старший дома, и свои в городе. Сердце ее не выдержало такого. Едва-едва помнит она, как Андрюша с товарищем довели ее до дому, как плача встретила ее мать, как муж с отцом укладывали в постель. И забылась в беспамятстве, в горячке...

Лишь через несколько дней сознание вернулось к ней. Желтая, исхудавшая, приподнялась на постели:

- Где белые? Наши в городе?

И, получив утвердительный ответ, тут же заторопилась вставать. Надо немедленно идти в губсовнархоз, в губисполком, надо собрать розданный работницам материал, откапывать сукно и машины.

- Да ты что - совсем рехнулась? - рассердилась мать. - Едва на ногах стоишь, детей даже не посмотрела как следует. Белые совсем близко - в Заволжье, по городу из пушек палят.

Чуть ли не силой Аграфена Ивановна снова уложила дочь в постель. Евдокия Борисовна лежала обессиленная, а беспокойные мысли продолжали одолевать: "Не пропало бы шинельное сукно! Такая ценность - и лежит в земле без присмотра, под кучей старого хлама, в подвале пустого дома. Мать говорила, что здание уцелело и при белых никого там не было. Поскорее бы пойти туда, все посмотреть самой, попросить охрану. А может, уже и фабрику можно открывать? Беляков прогнали из города, а обмундирование красноармейцам позарез нужно. Машины вот еще поглядеть бы - пылятся, ржавеют в подвалах фабрики; прятали впопыхах, даже смазать их не успели".

Думала, засыпала, просыпалась - все тело болело от недавних побоев, опять проваливалась в тяжелый сон. Вдруг села на постели - стены дома дрожали, слышалась сильная стрельба, ухали разрывы снарядов. Догадалась: бой идет на берегу Волги. Вскоре стрельба затихла. Ходившая по воду мать слышала у колодца - красные начали наступление.

Евдокия Борисовна решительно встала с постели, оделась, разыскала в глубине буфета мандат красного директора и, несмотря на протесты матери, вышла из дома.

Она побывала в губисполкоме, в совнархозе, в губодежде. Получив различные полномочия, указания, денежные документы, она уже в сумерках, еле передвигая ноги от усталости, возвращалась домой.

"Дай-ка хоть взгляну на фабрику, - подумала она, - а уж завтра объявление вывешу, что фабрика открывается, обойду работниц, у которых материал спрятан, найду Катю. Встречу охрану - обещали прислать. Рабочие должны прийти, перенесут швейные машины из подвала, соберут, установят, наладят. Дел невпроворот!"

Вот и знакомое кирпичное здание. Железные ворота на запоре, кругом тишина, только собаки лают из подворотен. Подошла, тронула огромный висячий замок. Он тихо лязгнул о металл ворот.

Из-за угла вышел какой-то человек и, прихрамывая, быстро направился к ней. В сумерках не видно было его лица.

Евдокия Борисовна вдруг поняла, что уже почти темно, улица безлюдна и она стоит одна у пустынного запертого дома. "Не бандит ли какой? мелькнуло беспокойно. - Их, говорят, сейчас полно ночью по улицам шастает. Грабят, убивают!" Она прижалась спиной к холодному железу.

Человек приближался. И тут Евдокия Борисовна его узнала. Не узнала скорее, почувствовала: Кузьмич! Сторож Федор Кузьмич!

- Вот встреча-то! - кинулась она к нему, как к родному.

- Здравствуй, здравствуй, Борисовна, - протянул ей руку сторож. Выздоровела, значит? Это хорошо. А я к тебе домой заходил, мать сказывала: побежала ты по нашим делам. Вот я и поджидаю тебя здесь. Знал: все равно не утерпишь, придешь к фабрике. Заодно и присмотреть тут надо за порядком, такое уж мое дело - сторожевое...

- Как там сукно-то, Кузьмич? - нетерпеливо прервала его Евдокия Борисовна. - Не наведывался?

Кузьмич замялся:

- Да вот, знаешь, Борисовна, сегодня заглянул я туда - не пондравилось мне чтой-то...

- Что, что?

- Говорю, не пондравилось!.. Рухлядь, что мы навалили сверху, вроде бы на месте, а и не на месте, если присмотреться.

- А ты копнуть пробовал?

- Да нет, неудобно было одному-то, без тебя.

- Идем! - Евдокия Борисовна сразу забыла про свои страхи, про усталось и решительно зашагала на Московскую. Прихрамывающий сторож семенил за ней.

Приблизившись к мрачному заброшенному особняку, заведующая фабрикой невольно замедлила шаги. В полутьме быстро надвигающейся осенней ночи дом с пустыми глазницами выбитых окон на пустынной улице мог напугать и вооруженного мужчину. Подошел запыхавшийся от быстрой ходьбы Федор Кузьмич.