Два года из жизни Андрея Ромашова

- Потому и лютуют напоследок, - заключила Евдокия Борисовна. А у самой не выходила из головы мысль: неужели не дождется освобождения, не увидит больше своих детей?..

* * *

По пустынному Казанскому тракту в сумерках осторожно двигался, опираясь на сук, какой-то оборванец. Время от времени он садился отдыхать на обочину, затем с трудом подымался и опять, прихрамывая, упорно шагал к Симбирску. Было уже за полночь, когда бродяга, сопровождаемый лаем собак, добрался до небольшого деревянного домика в Бутырках, на самом берегу Свияги. Оглянувшись, он наклонился и постучал в окошко.

Федор Кузьмич уже давным-давно спал, когда его разбудил тихий стук. С минуту старик полежал, прислушиваясь. Стук повторился. Кто бы это? Сын, Семка? Он же еще позавчера сказал, что будет два дня в поездке. А может, полиция или бандиты? Нет, они так тихо стучать не будут.

В окно снова застучали, на этот раз хотя и тихо, но продолжительно. Видно, не терпится человеку. Старик, кряхтя, поднялся, посмотрел на едва видневшееся во тьме окошко и двинулся к сеням. По дороге нащупал на лавке топор, крепко ухватил за ручку - мало ли чего...

- Кто там?

- Открой, Кузьмич, открой скорей. Это я, Андрей, Андрей Ромашов. Помнишь - сын заведующей.

- Чего не помнить-то. Заходи. Откуда взялся?

- В разведке был, в тылу у белых. Ранили меня - вот я сюда и добрался. Хотел к своим идти - опасно, к Мишке Камышову - людно там очень. И вспомнил: рыбу с тобой около дома вашего когда-то ловили, глухо тут, тихо. Вот и пришел...

- Как же, как же, хорошо, что пришел, - говорил старик. - Вот засвечу коптилочку, поесть дам, уха у меня в печке. Вчера рыбки наловил, хороший улов. - Он тихо суетился у печки, долго выбивал искру огнивом, а когда зажег огонь и оглянулся, то увидел, что на лавке, неудобно привалившись к стенке, спит оборванный, грязный бродяга с забинтованной рукой и обмотанными тряпками ногами.

- Как умаялся парень! Ну, давай поспи, утром поешь.

Солнце еще только вставало, когда Андрей, будто его подтолкнуло, быстро поднялся и сел на лавке. Ну и спал - как провалился в глубокий колодец! Где это он? Ага, у Кузьмича... Он, кажется, что-то насчет еды ночью говорил? Андрей почувствовал резкий голод. За последние три дня он съел маленький кусочек хлеба да два яблока. Шел ночами, остерегался белых патрулей.

- Ну что, парень, выспался? - раздался с порога голос Федора Кузьмича. - Я только тебе ушицы дать хотел, а ты и заснул сразу. Сейчас подогрею - поешь. Может, сперва помоешься да рубашку другую наденешь?

Когда Андрей, умытый, в чистой сатиновой рубахе, доедал вторую миску ухи, старик, сидевший за столом и куривший неизменную самокрутку из крепчайшей махорки, сказал:

- И мать твоя здесь же, у меня, хоронилась. Да не усидела, к детям пошла. Там ее и взяли...

- К-куда?.. - поперхнулся Андрей. Он весь подался вперед, на глаза навернулись слезы.

- В арестантские роты. До сих пор держат. Мне верные люди говорили: на допросы каждую ночь водют. Ее и Катьку Кедрову, кладовщицу. Знаешь?

- А отец, дети как? - В прерывающемся голосе Андрея слышались и надежда и страх.

- Живы они. Давно не был у них. Но тоже горя хлебнули.

- Эх, мама, мама! Как же она оплошала? Ведь говорили ей: уходи из города. Что же теперь делать будем?

- Да она бы и здесь, у меня, пересидела, если бы потерпела немного. Вон, сказывали, наши-то верстах в двадцати пяти всего...

Стук в дверь прервал старика. Он вышел и через минуту вернулся с высоким светлым парнем в железнодорожной фуражке.

- Не бойся, это сын мой, Семка, помощником машиниста на паровозе работает. Он все понимает, может, присоветует, что делать-то. А это, обратился Федор Кузьмич к сыну, - Андрей, сын нашей заведующей Евдокии Борисовны, ты знаешь. Разведчиком был у наших.

Парень с любопытством посмотрел на Андрея.

- Как сюда попал?

- Целая история получилась. Я, понимаешь, в Казань по заданию был послан, в глубокую разведку. Мы уже почти все сделали - еще один товарищ со мной был. А тут меня беляки и схватили. Хорошо, сведения я своему напарнику передать успел. Ну, когда меня в тюрьму-то повели, я и думаю: "Каюк, расстреляют!" Темно на пристани было, я в воду и сиганул. Что тут поднялось: стрельба страшная, прожектора. Уж не пойму - по мне ли все так стреляли или еще что было? Только задели меня по руке, вот тут. Но я до баржи какой-то добрался, никого на ней нет, и скобки железные к воде. Залез я по ним наверх, а она - палубная. Я в трюм и забрался, за какие-то ящики лег. Рубашку порвал, руку перевязал - крови потерял много. А потом незаметно уснул.

Проснулся - день уже, и плывем, вода журчит за бортом. А по палубе ходят, разговаривают, смеются - может, солдаты белые. Так я и сидел в трюме трое суток, пока плыли, пить хотелось ужасно. У меня сухарей в кармане немного было, размокли все - как каша. На третью ночь остановились. Я на палубу выглянул - никого, потом в воду тихонько спустился, до берега недалеко оказалось, хотя и холодно было.

Вылез я, дрожу весь. Избы стоят - ни огонька, собаки лают. Я поскорее подальше от берега пошел. На самой окраине забрался в сарай какой-то, до света в соломе продрожал. А утром мужичонка пришел. Я вылез когда, он испугался, бежать хотел. Едва уговорил, что не бандит и не дьявол я. Оказывается, завезла меня баржа аж в Тетюши.

Ну, принес мне тот мужик поесть и говорит: "Удирай поскорее: офицеров да казаков в село полным-полно наехало". Я ушел сразу, кустарником к лесу добрался. До ночи прятался, думал, куда идти. К своим, в полк, никак не доберешься: далеко очень и фронт там, нарваться можно. Вот и решил - в Симбирск, подождать своих. А тут, оказывается, мать у беляков сидит...

- Верно ты решил. Недолго, видно, ждать нам осталось, - откликнулся Семен. - Наши близко уже. Я вот этой ночью на собрании секретном был... Он на мгновение запнулся, потом махнул рукой: - Да чего там, все свои... Так, значит, решили мы в Верхней Часовне партизанский отряд создать и ударить с тылу по белякам. Прямо на город идет красная Железная дивизия. Командир ее - фамилия вроде Гай. Ох, и жмут они контру! Говорят, поклялись отомстить за раны товарища Ленина.

- А что с ним? - в один голос воскликнули Андрей и Федор Кузьмич.

- Говорят, убить его хотели контрики, но только ранили. Жив, значит, Ленин!

- А можно мне с вами? - спросил Андрей.

- Ты же раненый.

- Да задело только, уже присохло все. Вот, смотри...

* * *

В эту ночь заключенные арестантских рот не сомкнули глаз. В камеры доносились глухие орудийные залпы, иногда совсем близко слышалась ружейная перестрелка. Тюремщики не показывались еще с вечера. Но вот на рассвете раздался топот, звон ключей.

- Выходи! - распахнулась дверь камеры, где сидели Ромашова и Катя Кедрова. - Все до единого выходи!

Женщины потянулись к двери. В тускло освещенном коридоре поблескивали штыки конвойных. Размахивая маузером, бегал от двери к двери рыжий штабс-капитан:

- Скорее, скорее! Некогда с вами тут валандаться.

В последние несколько дней рыжий, казалось, забыл о Евдокии Борисовне и Кате Кедровой. Это сперва обеспокоило Евдокию Борисовну. "Неужели нашли сукна?" - тревожно думала она. А затем, когда в тюрьму дошли слухи о наступлении красных и о том, что они совсем близко от города, она успокоилась: просто не до этого сейчас контрразведчикам.

...Зябко поеживаясь от предутреннего ветерка, заключенные сбились у выхода на улицу.

- Ну, торопись, по четыре человека становись, - пинал ногами людей у ворот безносый полковник.

Наконец тюремщикам удалось выстроить всех в колонну.

- Стрелять ведут, - шепнула Евдокия Борисовна Кате, глядя на лица и винтовки окруживших их охранников. - Наши подходят, вот они и...

- Пошли, пошли!

И в тот же миг рядом раздались выстрелы, над головами прожужжали пули. Женщины завизжали, длинная колонна испуганно подалась назад. Охранники, отстреливаясь, разбегались кто-куда. С одного конца улицы мчались, размахивая шашками, кавалеристы с красными звездами на шапках, с другого бежали вооруженные железнодорожники.