Мифогенная любовь каст (Том 2)

Где-то звучал вальс, шумели голоса, звенели узкие бокалы, скрипел сияющий паркет под ногами, инкрустированный разными породами дерева - и все сплошные гербы.

Сквозь распахнутые двери первого зала они вошли в ярко освещенную анфиладу из четырех залов, которые почти целиком удавалось охватить взглядом, входя, так как все здесь виднелось распахнутым и сверкающим. Дамы и мужчины стояли группами, беседуя.

- Как мило, Андрэ, что вы пришли! - сказала по-французски красивая смуглая дама непонятного возраста, протягивая Радужневицкому руку для поцелуя. - А это, я полагаю, ваш друг, о котором мы столько слышали. - Она подняла к глазам лорнет и сквозь его стекла взглянула в лицо Дунаева. Парторгу показалось, что у нее жемчужные глаза, как у бронзовых девушек, которые держат в руках морские раковины.

- Вальдемар фон Дунаев, горячий любитель устриц. - Радужневицкмй взмахнул сложенными перчатками, представляя друга. - Он успокоиться не мог, когда прослышал про ваши устричные вечеринки.

- Надеюсь, вам понравится эта маленькая традиция, господин фон Дунаев, - произнесла дама, протягивая руку уже Дунаеву. - Мы собираемся всегда по воскресеньям. По воскресеньям. - Она ласково прищурилась, и ее жемчужные глаза потемнели от доброжелательства. - Вы всегда жданные гости. Здесь, в парке Эполет. По воскресеньям.

Вообще-то Дунаев ни слова не знал по-французски, но все, что говорилось, он превосходно понял. Более того, целуя руку женщине, облаченную в атласную перчатку до плеча, он непринужденно произнес на чистом французском языке:

- Большая честь, княгиня, быть в вашем доме. Не ради устриц я стремился сюда, если только не называть словом "устрица" всякое глубокое и вместе с тем утонченное переживание.

- Что ж, сходство есть, - княгиня прищурилась, и жемчуг ее глаз стал еще темнее. - И устрица, и переживание скрываются в раковинах. И устрицу и переживание поглощают живьем, - княгиня усмехнулась и отошла к следующим гостям.

- Княгиня мила и умна, - сказал Радужневицкий, провожая глазами ее смуглую голую спину. - Здесь собирается элита. Элита особого рода. Дело не в том, что это представители семейств. Я бы разочаровал тебя, знаю, дорогой Вальдемар, если бы затащил в место скопления так называемой "политической элиты", где бессовестные и красноречивые люди играют именами земных властей, столь темных и издающих скверный запах жестокостей и ублюдства. Тебе бы не приглянулась и артистическая элита - ярмарочный близнец элиты политической. Здесь - другое. Но ты сам поймешь.

Дунаев кивнул и взял запотевший бокал шампанского с серебряного подноса, с которым подошел лакей. Он сделал глоток. И вкус и холод напитка все было таким, как ему хотелось.

- Да, Джерри, после этих нечеловеческих Венгрии действительно нравится все это - эта старина, эта цивилизованность... - произнес Дунаев.

- Называй меня Андрэ, - прервал его Радужневицкий. - Здесь не в чести американизмы. Третий Рейх вот-вот рухнет, все это понимают, но он еще не рухнул и вежливые люди должны соблюдать status quo. Взгляни лучше на портреты... - он взял Дунаева под руку и подвел к стене. Дунаев увидел восемь портретов, причем на всех изображен один и тот же молодой человек, но в разных одеяниях.

- Кто это? - спросил парторг.

- Это Квентин Фарецкий. Он умер, - ответил Джерри.

Когда человек умирает, обычно находят труп.

Он где-то лежит, одинокий, и взгляд его прям и туп.

Когда господин умирает, находят несколько тел,

Разложенных в строгом порядке, как знаки

исполненных дел.

Когда умер Квентин Фарецкий, было найдено восемь

мужчин

Один в расшатанном кресле склонился, глядя в камин.

Другой лежал в коридоре, в гостинице, у окна,

И где-то шумело море. И где-то кончалась война.

Третий найден на кухне. Рядом блестели очки.

В огромной кастрюле тухли коричневые кабачки.

Четвертый в синем алькове, меж двух обнаженных

девиц

Приподняты узкие брови. Овалы изнеженных лиц.

Пятый в простой униформе лежал посреди двора:

Пустила мелкие корни вокруг него детвора.

Шестой среди мертвой рыбы в прибрежный уткнулся

песок,

И тень от каменной глыбы вонзилась в его висок.

Седьмой - в центре красного корта, с мячиком белым

во рту.

Одет в спортивные шорты. Нашли его поутру.

Восьмой, и последний, качался в экзотическом

гамаке,

И солнечный луч кончался на шпаге в его руке.

Все это был Квентин Фарецкий. Таков уж наш Квентин

был!

При жизни еще был мотом и дуэлянтом слыл.

Женщины все еще помнят его писем возвышенный слог,

И сохранились в усадьбе сто двадцать пар сапог.

Женщины шепчут "Внемлю!", и свет дробится в

слезах...

Наш Квентин уходит в землю в восьми белоснежных

гробах.

- Он что, приходился родственником хозяйке? - спросил Дунаев.

- Да... в некотором роде. Здесь все отчасти родственники. Сам знаешь, аристократические семьи сплетены в один огромный вензель.

К ним подошел человек мощного сложения, на котором фрак топорщился, как брезент на пушке. На руках он держал живого лисенка. Казалось, он не скажет ни слова, но он любезно улыбнулся и произнес:

- Андрэ, вам известно, что мы все питаемся слухами. Жизнь склоняется к слухам. Жизнь сосет их, как осы цветочную пыльцу. Я слышал, ваш друг путешествует по особенному маршруту. Это нас всех так заинтриговало...

- Да, Глеб, мой друг Вальдо фон Дунаев решил предпринять путешествие, которое я бы назвал номиналистическим. Он вздумал пройти вдоль реки, которая дала ему родовое имя. Это, конечно же, река Дунай, сшивающая собой страны Средней и Восточной Европы. Река Дунай... - Джерри сделал многозначительное лицо, - Донау. Названа в честь бога Адониса, умирающего и возрождающегося, как большинство богов. Слово "Адонаи" означает Господин или Бог у иудеев. Эта река зарождается в недрах Германии, затем проходит сквозь Австрию, Словакию, Венгрию, Сербию, Болгарию, Румынию и, наконец, впадает в Черное море на территории СССР, в местечке Вилково, где живут русские старообрядцы, хранители древнего благочестия. Там домики все на сваях, там все в лодках, и селение это называют "дунайской Венецией". Такова эта река. Она, впрочем, и всем хорошо известна. Может быть, вы скажете, она скушна, но оцените браваду моего друга, который решился на это путешествие не когда-либо, а сейчас, в дни и месяцы, когда все насквозь проткнуто войной. Впрочем, разрешите вам представить моего героя - Вальдо фон Дунаев. А это, Вальдемар, наш общий родственник и друг Глеб фон Ветер.