Теория игр

Я сижу у себя в кабинете за столом. Дверь медленно распахивается...

... в кабинет входит Вольдемар.

- Не помешаю? - спрашивает он и без приглашения опускается в кресло.

Передо мной чистый лист бумаги, на котором я вырисовываю восьмерки. Одна за другой. Одна за другой...

- Ну, что доволен? - спрашивает Вольдемар.

- Чем? - уточняю я.

- Ну, всем этим.

- Это твои проблемы.

- У меня к тебе просьба, - выдавливает из себя Вольдемар.

- Валяй.

- Забери свое заявление.

- Нет.

- Почему?

- Нет и все тут. Без комментариев.

- Пойми, - подается вперед Вольдемар, - это место принадлежит мне. Академиком должен быть я!

(Ого! Уже "академиком"! Аппетит приходит во время еды).

- Нет, - говорю я.

Вольдемар откидывается назад и долго смотрит в окно.

- В детстве я был ребенком...

- Догадываюсь, - иронизирую я.

- Не перебивай! Я был серьезным, рассудительным, не по годам взрослым ребенком. За это меня прозвали "Профессором"... Умоляю! - неожиданно срывается он на крик. - Уступи!

- Нет, - говорю я.

- А-а-а! - Вольдемар вскакивает и начинает метаться по кабинету. - Я хочу икры! Я хочу красной икры! Мне мало бутерброда с маслом! Дайте мне икры!..

- Перебьешься без икры, - говорю я. - Не смертельно. Жить будешь.

- Дайте мне икры! - кричит Вольдемар. - Или я убью себя!

- Это твои проблемы.

Вольдемар выхватывает из кармана револьвер и приставляет его к своему виску:

- Считаю до трех. Один! Два! Три!..

- Стреляй! - кричу я. - Стреляй!

...передо мной испуганное лицо Галины Ивановны.

- Игорь Александрович, Свирского привезли, - сообщает она.

- Хорошо, я сейчас спущусь.

Только сейчас до меня доходит, что последние слова я произносил вслух.

Гроб стоит посреди актового зала. Несколько рядов кресел сдвинуты к стене. Перед гробом на стульях - две фигурки. Виктория и девочка. Девочка похожа на мать. Такие же льняные, зачесанные назад волосы. На вид ей, лет десять.

Лицо Виктории скрывает черная вуаль. Меня это коробит: слишком вычурно. Оперетткой попахивает.

"Вуаль! Вуаль...- мысленно повторяю я. - Где-то я ее уже встречал. Причем, совсем недавно... Нет, не помню".

Сидящая у гроба девочка раздваивается. От нее отделяется бесплотная копия, которая приближается ко мне...

- Дядя, зачем вы убили моего папу? - спрашивает у меня девочка, похожая на Викторию.

Мое лицо становится непроницаемым.

- Запомни раз и навсегда, - чеканю я каждое слово. - Твоего папу никто не убивал. Твой папа убил себя сам! Твой папа был максималистом. Ему было мало одного бутерброда с маслом. Ему хотелось еще и икры! "Все или ничего"! Психологи называют это "детскостью мышления".

(Девочка опускает голову).

- Я понимаю тебя, - продолжаю я. - Ты его дочь. Часть икры должна была достаться и на твою долю. А так: ни папы - ни икры!

(Девочка начинает всхлипывать).

- Не плачь, - говорю я. - У тебя еще все впереди. Окончишь школу, выйдешь замуж. За офицера-пограничника. И уедешь на заставу. В Таджикистан. Картину "Джульбарс" видела?

- Нет, - тихо говорит она.

- Ну, ничего. Еще посмотришь. У тебя еще все впереди!

С кладбища мы возвращаемся в институтском автобусе. Я сижу возле Виктории. У прохода. Виктория прижимает к себе девочку: она сидит у нее на коленях и смотрит в окно.

"Они были друзьями", - доносится сзади.

(Это про нас с Вольдемаром).

Время от времени я ловлю на себе взгляды сослуживцев. Обычно так смотрят на начальников. И хотя до выборов еще далеко, вопрос, кажется, уже решен.

"Пришел новый вожак, и стая приняла его".

Вольдемара поминали в диетической столовой. Из столовой мы выходим вдвоем с Викторией. Девочку (чтобы не травмировать психику ребенка) забрала к себе ночевать одна из сотрудниц. Туда же должна приехать потом и Виктория.

Мы идем с Викторией по улице. Ее лицо по-прежнему скрывает вуаль. Встречные прохожие провожают нас недоуменными взглядами: что за маскарад?

... Мы у меня в прихожей. Я помогаю Виктории раздеться. Виктория снимает вуалетку. Не глядя на себя в зеркало, проходит в комнату...

- Я сварю кофе, - говорю я и иду на кухню.

В комнату я возвращаюсь с двумя чашками, источающими аромат настоящего бразильского кофе.

Виктория лежит на диване, свернувшись калачиком. Кажется, она спит. Я укрываю ее пледом и сажусь рядом...

В какое-то мгновение мне кажется, что она не дышит. Я опускаюсь на колени и прикладываю ухо к ее спине...

Нет, дыхание ровное. Тихое, но ровное.

Я приподнимаю плед и ложусь рядом с ней...

Виктория пахнет земляничным мылом. Это запах моего детства. По правде говоря, жена и.о.директора института могла бы благоухать более изысканно. Но у Свирских в семье режим максимальной экономии: Вольдемару вот-вот должны были дать нормальную квартиру, взамен девятиметровой "гостинки", и Виктория копила деньги на мебель.

Не будет теперь ни Вольдемара, ни мебели, ни квартиры...

"Бедная моя девочка! Как тебе не повезло."

Волна неописуемой нежности захлестывает меня.

Я прижимаюсь к Виктории всем телом и начинаю раздевать ее...

Сначала идут шерстяные рейтузы...

(Виктория на удивление спокойно сносит мои домогательства.)

"Чудесная моя девочка!.."

Затем очередь колготок...

(На внутренней поверхности бедер я ощущаю множество катышей.)

"Любимая моя девочка!.."

Теперь нечто воздушное...

Я напрягаюсь...

... и тут, перевернувшись через голову, оказываюсь на полу.

"Боже мой! Какой кошмар!"

Только на полу до меня доходит, ЧТО произошло.

Я бросаюсь к Виктории...

"Клянусь, это недоразумение! ЭТО произошло совершенно случайно."

Но Виктория невменяема. Она с остервенением натягивает на себя одежду. От прежней Виктории нет и следа. Сейчас передо мной разъяренная пантера.

"Поверь, я бы никогда не позволил себе ЭТО в такой ситуации. Я знаю, что ты решила. Но надо совсем не знать меня, чтобы так обо мне думать. У меня есть мораль! У меня есть принципы. Человек, который обижает вдов и сирот, не может называться человеком! Я не хотел унизить тебя. Я не хотел показать, что теперь, когда ты осталась одна, я могу обращаться с тобой ТАК. Мне не хуже, чем тебе, известно о практике наших отношений, о том табу, которое я никогда не нарушал. И если ЭТО случилось сегодня - это объясняется только одним. Роковым стечением обстоятельств! Пойми, я ПРОМАХНУЛСЯ! Тебе приходилось открывать ключом дверь в темном подъезде? Значит, ты должна меня понять!"

Но Виктория меня не слышит. Она выбегает на лестничную площадку и так хлопает за собой дверью, что со стен сыплется известка.

Я возвращаюсь в комнату, сажусь на диван...

И тут я вспоминаю об ее подарке.

Я отодвигаю стол, лезу за батарею и достаю оттуда пакет, успевший покрыться тонким слоем пыли. Беру ножницы...

Как я и предполагал, в пакете - три носовых платка.

Сверху лежит сложенная надвое открытка. На ней - палехская миниатюра. "Дети, играющие в снежки".

На обратной стороне рукой Виктории выведено пять слов: "Игорь! Я тебя очень люблю".

Я опускаюсь на стул и закрываю лицо руками.

12.

Выборы состоялись двадцать третьего марта. Как и было запланировано. День в день.

Правда, надежд "широкой демократической общественности" они не оправдали. В последний момент Президиум внес изменения в им же разработанные

правила. К голосованию были допущены только члены Ученого Совета. Остальных просили не беспокоиться.

...Только что подвели итоги голосования. За меня - 16 голосов. (Из 18). За Панюхова - ни одного.

Кстати, мне надо еще подумать, нужен ли мне заместитель, пусть даже по административно-хозяйственной части, не набравший ни одного голоса. Хотя, может быть, как раз такой заместитель мне и нужен.