Том 6. С того берега. Долг прежде всего

Стр. 112

^15–18 Вместо: Старческая фигура Гёте ~ примиряет с былым. // Alles, was die Vergangenheit noch an schönen Erinnerungen, alles, was sie noch an Poesie, an Kraft hatte, inkarnierte sich in Göthe. Durch einen unendlichen Genius wurde der antike Mensch mit dem modernen hier verschmolzen. Ruhig und majestätisch suchte er sich selbst und seine Zukunft von der elenden Mitte zu lösen, die ihn umgab. Seine Greisengestalt schwebte über seinen Zeitgenossen, wie die lebendige Apotheose zweier unermeßlichen Vergangenheiten. Er war der letzte der Mohikaner, wie ihn, ich weiß nicht welcher deutsche Journalist (ich glaube A. Rüge) nannte. <Bce прекрасные воспоминания, остававшиеся от прошлого, вся поэзия и сила, оставшаяся еще от него, воплотились в Гёте. Беспредельность гения слила здесь античного человека с современным. Спокойно и величественно пытался он освободить самого себя и свое будущее от жалкой среды, его окружавшей. Его старческая фигура парила над современниками как живой апофеоз двух огромных прошедших. Он был последним из могикан, как его назвал, не помню который немецкий журналист (мне кажется, А. Руге)>.

Стр. 113

³⁵ После: новый быт // und beweisen, daß wir uns ebenso als Selbstherrscher fühlen als die ganze Menschheit; den andern das Beispiel individueller Freiheit geben, indem wir uns von den Interessen einer Welt emanzipieren, welche ihrem Untergang zugeht. Aber sind wir bereit, dies Beispiel zu geben? <доказать, что мы так же чувствуем себя самодержавными, как все человечество; подать другим пример индивидуальной свободы, освободившись от интересов мира, идущего к своей гибели. Но готовы ли мы подать этот пример?.

Стр. 114

^5–6Слова: Разве ~ старую Англию. – отсутствуют.

Omnia mea mecum porto

Стр. 117

²² После: плакальщиком // Ich will diese ewige Witwerschaft nicht mehr. Ich habe mein Recht an das Leben, ich bin nicht weniger real, nicht weniger frei, nicht wenige; souverän als die ganze Welt: <Я не хочу больше этого вечного вдовства. И я имею права на жизнь, я не менее реален, не менее свободен, не менее суверенен, чем весь прочий мир>.

Стр. 119

¹⁶ После: равнодушен к ее дарам?» // Nach einer solchen Frage protestiert der Mensch durch ein titanisches Veto gegen den Fatalismus der Mitte, und die Mitte gibt nach. <После такого вопроса человек титаническим вето протестует против фатализма среды, и среда уступает>.

Стр. 121

^35–36 После: исключительная цивилизация // welche nur einer kleinen

Minorität angehört, weil ihr die volle Muße zur Ausbildung nicht fehlte. <принадлежащая лишь небольшому меньшинству, потому что оно не имело недостатка в досуге для своего образования>.

Стр. 123

^19–20Вмecmo: египетского устройства работ коммунистов // die ägyptische Organisation à la Louis Blanc <египетского устройства в духе Луи Блана>

Стр. 125

³ После: министром финансов, президентом // der Republik, mit Beibehaltung, versteht sich, der bestehenden Ordnung der Dinge <республики, разумеется, с сохранением существующего порядка вещей>.

Стр. 125–126

^37-6 Вместо: Его воззрение ~ остались те же. // Die Kirche sagte dem Menschen, daß er frei sei, staatliche Unteischiede zwischen Bürger und Sklave gestattete sie nicht, forderte aber dessenungeachtet einen blinden Gehorsam. Die Ketten, welche sie nach der einen Seite hin sprengte, zwangen die Gläubigen, sich aus eigenem Antrieb andern nach der entgegengesetzten Seite bin zu unterziehen, die um so schwerer, um so erniedrigender, weil es freiwillige waren. Die Kirche predigte den moralischen Selbstmord. Der Liberalismus und die Philosophie ändern nur die Worte: die Sache bleibt dieselbe. Als die Welt wieder weltlich wurde, was sie im übrigen nie aufgehört hat zu sein, entsagte sie dem Jargon des Mittelalters und führte die Sprache und die Lehren des Altertums ein. Auch sie hemmte die persönliche Freiheit nie. Alle Philanthropen, Menschenfreunde, Liberalen und Philosophen fuhren fort, den Menschen der Idee, das Volk irgend einer Fahne zu opfern. <Церковь сказала человеку, что он свободен, государственного различия между гражданином и рабом она не допускала, требовала однако, невзирая на это, слепого послушания. Цепи, разорванные ею с одной стороны, вынудили верующих по собственному побуждению надеть на себя, с противоположной стороны, другие, тем более тяжелые и унизительные, что они были добровольными. Церковь проповедовала нравственное самоубийство. Либерализм и философия меняют лишь слова: суть остается та же. Когда мир снова стал светским, каким он, впрочем, никогда не переставал быть, он отказался от жаргона средневековья и ввел в употребление язык и учения древности. И он также никогда не сковывал личной свободы. Все филантропы, друзья народа, либералы и философы продолжали жертвовать человека идее, народ – какому-либо знамени>.

Стр. 126

²⁵ Вместо: но мы можем смело сказать ~ все наши суждения.//Indem man dem Geist eine schiefe Richtung gab, indem man es auf ein unmögliches Ziel hinwies, schleuderte man das Volk in die Bewegung, und unterwegs vollzogen sich ganz andere Dinge als man sich zuvor hätte träumen lassen. Anderseits haben dieser geistige Wahnsinn, diese Verwirrung in den Gewissen die regelmäßige Entwicklung des Geistes um vieles gehemmt. Diese romantische Trunkenheit gab-der Welt etliche Helden, rief viele Don Quijote's ins Leben, und die Hälfte der Leiden, welche auf den Völkern gelastet haben.

Die allgemeine Basis dieser ganzen entarteten Dialektik, welche unser Urteil vertritt und uns zu Sklaven macht, indem sie uns das Gegenteil gibt, und uns einreden will, daß wir frei sind, – ist der Dualismus, der theologische Gesichtspunkt in der Anthropologie. <Сообщая уму ложное направление, устремляя народ к несбыточной цели, его заставили прийти в движение, – а но пути произошли совсем иные вещи, нежели те, о которых заранее мечталось. С другой стороны, это духовное безумие, это смятение совести сильно затормозили умственное развитие. Это романтическое опьянение дало миру нескольких героев, вызвало к жизни многих Дон-Кихотов и половину несчастий, тяготевших над народами.

Общей основой всей этой выродившейся диалектики, заменяющей нам приговор и делающей нас рабами, даруя нам нечто противоположное свободе и пытаясь нас уверить, что мы свободны, – является дуализм, теологическая точка зрения в антропологии>.

Стр. 128

^15–19 Вместо: Таким образом составилась ~ лжи и притворства. // Aus Furcht vor der Entrüstung des Pöbels komponieren wir uns eine offizielle Sprache der Heuchelei – tauschen uns gegenseitig. <Из страха перед негодованием черни мы сочиняем себе официальный язык лицемерия – обманываем друг друга>.

³⁶ После: признаются ежедневно жизнию. // Die Masken müssen fallen, die Menschen müssen in Worten zugeben, was sie durch ihre Taten bekennen. – Im geheimen protestieren ist nicht genug. Wir bedürfen des lauten Geständnisses, des Worts. – Das Wort verallgemeinert, heiligt, – es ist notwendig, um dem Menschen begreiflich zu machen, wie albern esist zu stehlen, wo man das Recht zum Nehmen hat. <Маски должны быть сброшены, люди должны на словах согласиться с тем, что они признают своими делами. Втайне протестовать – недостаточно. Мы нуждаемся в громком признании, в слове. – Слово обобщает, освящает, – оно необходимо, чтобы сделать понятным человеку, как глупо воровать, когда имеешь право взять>.

Стр. 131

^8-19 Вместо: То, что действительно незыблемо ~ ненужным самоотвержением. // Was hat die Moral des Orients mit der des Okzidents gemein, die aristokratische Moral des ehemaligen Adels mit der bürgerichen der Spezereikrämer unserer Tage, was die anfcfke Moral der christlichen? In welcher Beziehung steht das Napoleonische Gesetzbuch zu den zehn Geboten oder zu den modernen Lehren? Man wird zwischen ihnen nichts als so allgemeine Affinitäten entdecken, daß alles Besondere, alles Individuelle sich in Kategorien verliert, und dazu werden diese kategorischen Erklärungen immer verneinend sein in der Art jener Maximen, wie z<um> B<eispiel): Der Mensch soll nicht gegen seine Oberzeugung handeln, er «oll nichts tun, was er aicht verallgemeinert sehen möchte, was er nicht wagen würde, offen л bekennen. – Die ganze positive Seite der Moral ändert und wechselt sich fortwährend, – das ist der Charakter alles Lebendigen. <Что общего между нравственностью Востока и нравственностью Запада, между аристократической нравственностью прежнего дворянства и мещанской нравственностью москательных торговцев наших дней, между античной нравственностью и христианской? В каком отношении находится кодекс Наполеона к десяти заповедям или к современным учениям? В них может быть обнаружено лишь столь общее сродство, что все частное, все индивидуальное теряется в категориях; к тому же все эти категориальные объяснения окажутся всегда отрицательными вроде таких правил, как например: человек не должен поступать против своих убеждений, он не должен делать ничего такого, чего он не хотел бы видеть обобщенным, чего он не посмел бы открыто признать. – Вся положительная сторона нравственности изменяется и варьируется непрестанно, – это свойство всего живого>.