История моей матери. Роман-биография (СИ)

Дорио и в самом деле откололся со своими друзьями от коммунистов, стал публичным антисемитом и в своих речах симпатизировал Гитлеру: из двух зол выбрал ближнее. Рене была потрясена его изменой: она ожидала от него чего угодно, только не этого - но не преминула напомнить мужу:

- Он, между прочим, был не социалистом, а коммунистом.

Он поднял на нее тяжелый взгляд и проронил тяжко и весомо - как жерновами промолол:

- Значит, такие у вас коммунисты. А ты хочешь еще социалистов нам на шею повесить... Знаешь что, Элли? - Ему надоела полемика, где он чувствовал себя профессором, с которым спорит студентка, не слишком сведущая в его предмете.- Тебе надо начинать с азов. Чувствуется, что ты изучала марксизм неосновательно. Как это полагается делать каждому, кто хочет стать настоящим коммунистом. А не так - симпатизантом на французский манер.

Это было сказано со злым чувством и было явной несправедливостью учитывая то, что она здесь делала, как рисковала и как на него вкалывала. Мог бы и вспомнить, что она беременна. Но политика для него была превыше всего, и он от нее вел отсчет всему прочему. (Особенно когда это было ему нужно или почему-то выгодно.)

Она тогда ничего не сказала, но обиду затаила. А он и не думал извиняться или как-то сгладить впечатление от разговора: нарочно говорил грубо, чтобы показать выросшую между ними пропасть...

Он стал, как было сказано, открыто ревновать ее - будто политическая неблагонадежность неизбежно влекла за собой ненадежность иного рода. Может быть, она была отчасти виновата в его ревности, но если она и изменяла ему, то, конечно, не телом, а душою, начавшей грустить и тосковать по обычным человеческим радостям...

Она встретилась с проезжавшим через Шанхай Гербертом: они с Кларой работали по соседству, в Северном Китае. У Герберта было два часа до поезда, и они провели их в европейской части города, в чайном домике, где пьют одну и ту же заварку до десятых промывных вод, сохраняющих густой вкус чая, от которого в конце концов кол встает в горле. Герберт был весел и доволен жизнью: будто сбросил с себя груз, обременявший его прежде.

- Мы по-прежнему вдвоем,- поведал он ей едва ли не в первую минуту встречи.- Клара развелась с мужем...

Муж Клары был из того же ведомства, что и все они, и Герберт до ее развода тяготился своим мнимым "предательством" и двусмысленностью их отношений. Они сидели в Мукдене и "обслуживали" несколько "точек": Герберт разъезжал по Маньчжурии и собирал материал, Клара передавала его дальше. Главным поставщиком товара был Рамзай и его группа.

- Ты должна его знать,- сказал Герберт.- В Москве он был Паулем. Твой сосед по коридору.

Рене обрадовалась, хотя и постаралась скрыть это.

- Но он ведь собирался в Японию? - сказала она - как нечто само собой разумеющееся.

- А ты откуда знаешь? - лукаво спросил он. Рене отмолчалась: не говорить же, что она видела в руках Луизы справочник по Японии, а Герберт подтвердил, что Рамзай действительно собирается в Токио.

- Твой шеф был у нас недавно,- вспомнил он.- Имел с ним крупный разговор, после которого Рамзай неделю ворчал и чертыхался. Они вообще не в очень хороших отношениях с твоим,- предупредил он ее - на случай, если она этого не знала.- А мы жалеем о Рамзае,- искренне посетовал тот.- Лучшего товарища и более приятного в обращении человека представить себе трудно...-И Рене невольно сравнила его настроение и их образ жизни со своими собственными, и в душу ее вкралось нечто похожее на зависть и сожаление...

С этими чувствами, засевшими в ней, как заноза, она вернулась к Якову, с нетерпением ее ждавшему: была срочная работа, и он не находил себе места.

- Что так долго?! - спросил он, едва она появилась на пороге: он не выносил промедлений и ожидания - и глянул неодобрительно.

- Встречалась с Гербертом,- с независимым видом, слегка отчужденно ответила она и прошла в спальню переодеться - вместо того, чтобы с порога кинуться к исполнению своих обязанностей...

Яков призадумался. Он не зря хвастался интуицией: у него был почти звериный нюх на всякое изменение отношения к нему, на уклонение, если говорить политическим языком, от проводимой им линии,- но, будучи чуток, зорок и проницателен (он сразу понял, что пришла другая Рене, нежели та, что ушла из дома), он, как многие теоретики и идеологи, был способен лишь к грубому, приземленному объяснению событий. Он заподозрил ее во флирте с Гербертом.

- Ты знала его раньше? - спросил он, нащупывая, как ему казалось, истину.

- Мы жили в Москве в одной гостинице,- отвечала она, поняв, куда он клонит.- Он ухаживал за Кларой. Сейчас они вдвоем в Мукдене.

Яков загадочно улыбнулся и натянуто пошутил:

- Женщины любят уводить мужчин от своих приятельниц.

Рене оторопела:

- Заподозрить меня в этом?! Когда я беременна?!. Яков, ты совсем не знаешь женщин!..

Так он и было: Яков был очень неловок и нескладен в обращении с женским полом - но говорить этого не следовало. Ни один мужчина не захочет в этом признаться, но решит, что за этим попреком таится нечто иное, более серьезное и потому умалчиваемое. Он наградил ее памятным взором и насупился. Она не обратила на это внимания, потому что ей хотелось поскорее узнать другое:

- Рядом с нами работает Рамзай?

- Работает,- отчужденно согласился он, думая о своем.- До меня он был в Шанхае - я сменил его. Ты этого не знала?

- Откуда? Ты же не говорил этого.

- Я не все говорю, что знаю.- Он хотел уклониться от лишнего, как ему казалось, разговора, ей же хотелось во что бы то ни стало его продолжить:

- Я его знала в Москве как Пауля.

Яков снова насторожился: начал понимать, откуда дует настоящий ветер.

- Он не Пауль, а Рихард. Рихард Зорге... Ты с ним тоже в одной гостинице жила?

- В соседних номерах,- отвечала она с легким вызовом в голосе.

Двери соседних номеров и известная амурная репутация Зорге - пылкое и испорченное воображение Якова дорисовало все прочее.

- И ты не была тогда беременна,- прибавил он, криво усмехнулся и окончательно утвердился в своих подозрениях. Она глянула с иронией, но решила пропустить мимо ушей и это.

- Герберт мне сказал, что ты ездил к ним в ноябре,- это правда?

Голос ее звучал нейтрально и бесстрастно, но для Якова это была лишь очередная уловка - ему было ясно, что Рамзай был его предшественником не в одном только в Шанхае.

- Ездил,- и глянул с непримиримым осуждением: это была его манера выказывать свое недовольство - одинаковое, чем бы оно ни было вызвано.- У нас был серьезный разговор на общие темы, и я составил докладную Центру. Меня, собственно, и направили туда для этого... У нас выявились серьезные разногласия. Вернее, не у меня с ним, а у него с генеральной линией.

- И в чем они заключались, я могу спросить? - внешне невинно, но на деле уже сердито спросила она.

- Кое-что могу и сказать,- с расстановкой сказал он и, взвешивая откровения, продолжал с менторской дикцией: - Он считает, что линия Коминтерна, начиная с 1929 года - с тех пор, как из его руководства ушли правые с Бухарином, с которыми он сотрудничал, сводится главным образом к обеспечению существования СССР, а значение активности компартий на Западе принижается и ограничивается. Критиковал недостаточную активность нашей внешней политики, наше вступление в Лигу Наций. Это означает, что в оценке политики Коминтерна он занимает явно неустойчивую позицию, уклоняясь вправо от линии партии и недооценивая роль и значение СССР как базы мирового коммунистического движения, и одновременно выдвигает "ультралевые" требования активизации коммунистического движения на Западе...

- Ты все это написал в докладной?

- Конечно,- сказал он - как само собой разумеющееся.- Я цитирую себя почти дословно.

- А это обязательно надо было делать? - с наигранным легкомыслием спросила она, но Яков не допускал легковесности в идеологических спорах особенно теперь, когда они поссорились.