История моей матери. Роман-биография (СИ)

Злоключения ее начались в день отъезда. До того, в обычной обстановке, память ее, в общем, со всем справлялась, а здесь, в предотъездной суете, в один момент отказала. Пароход на Йокогаму уходил вечером, легальная связная, которая должна была привезти деньги, опоздала, Рене получила от нее доллары: их нужно было обменять на иены. Банки были уже закрыты - пришлось менять у частников, которые дали ей ворох мятых, не складывающихся вместе ассигнаций. Она забегалась. Кроме денег связная передала ей документ для Якова, который тот должен был прочесть и немедленно вернуть,- Рене положила его в конверт с билетами и начисто о нем забыла. На пароход она успела вовремя, но все действия ее с этой минуты стали машинальны, она перестала управлять собой и двигалась как заведенная. Яков узнал от связной об адресованном ему документе, понял, что Рене увезла его с собой, послал ей на борт парохода предостерегающую телеграмму: "Ты забыла ключи", а она, прочитав, пожала плечами: "Что еще за ключи?" - не придала ей значения...

Они встретились с Зорге на улице. Рене была в Токио туристкой. Она ходила по улицам, разглядывала живописные одноэтажные улицы, и их встреча на условленном перекрестке, куда оба подошли в назначенное время, выглядела со стороны совершенно естественной и случайной. Они обрадовались друг другу и, как старые знакомые, направились к ближайшему кафе, которых здесь было великое множество. Зорге улыбался лукаво и жизнерадостно, Рене попала с ним в другой мир, не имевший отношения к прежнему, и на время забыла о своих неприятностях - посветлела лицом, как на празднике.

- Здравствуйте, Пауль,- напирая на это имя, поздоровалась она с ним.-Не знаю уж, как звать вас теперь.

- Зови просто Рихард,- прошептал он ей на ухо, подавая стул.- Я ведь здесь снова легализовался, выступаю под настоящим именем и фамилией. Для своих только кличка - Рамзай, а для всех прочих, как положено, Рихард Зорге. За мной ведь нет ничего - я чист перед родиной. Если только грехи и ошибки молодости - так у кого их нет? Сейчас оттуда такие головорезы приезжают, что я, по сравнению с ними, божья коровка. За это, наверно, и любят. А ты Рене? - Он знал это еще с Москвы.

- Рене,- добродушно отвечала она.- За мной тоже ничего не числится.

Он посмотрел на нее с любопытством:

- Жалеешь, что уехала?

- Нет, конечно. Что жалеть? Прежнего не воротишь.

Он согласно кивнул, построжел чуть-чуть:

- Вернуться можно, но себя там не найдешь. И до сегодняшних проделок могут докопаться...- и снова заулыбался.- Как тебе Япония?

- Да вот хожу...- Она огляделась по сторонам.- Смотрю: дети пользуются неограниченной свободою.

- До пяти лет,- уточнил он.- Потом начинается восточное рабство...- Он посмотрел с новым любопытством - уже другого рода.- Тебя это сейчас особенно интересует?

- А что, видно? - удивилась она.

- Да не видно,- успокоил он ее,- а сплетничает народ. Живем как в маленькой деревне - все наперечет. А как узнают- одному богу известно. Такая уж профессия... А с Абрамом тебе как?

- Да ничего.- Она отвела взгляд в сторону. Он не стал расспрашивать, сказал только:

- Он человек редкой принципиальности...- и вернулся к своим заботам: Приехала помочь мне? Не работает моя связь. Радист вроде крупный специалист, а не может наладить. Наверно, потому, что пианист чистой воды - к нему еще техник нужен. Ты в технике разбираешься?

- Разбираюсь немного.

- Золото, а не работник. Да еще такая красивая. Повезло Абраму во всех отношениях. Осторожней только,- предупредил он.- Тут пеленгаторы. Они, правда, очень медленные, им полчаса надо, чтоб тебя засечь, но все-таки. Мы будем передавать потом из машины - разъезжать или места менять, но сначала надо с рацией разобраться. Не возить же поломанную... Москву вспоминаешь? спросил он еще.

- Вспоминаю, конечно.

- И как она на расстоянии?

- Такая же, как вблизи. Симпатичная.

Он весело усмехнулся:

- Это у тебя взгляд такой счастливый. Всем симпатизируешь.

- Да нет. Взгляд обычный...- и припомнила ему московский разговор: Смотрю не на город, а на пригороды.

- А я за деревьями леса не вижу? - засмеялся он.- Это то, что твой муж мне сказал. Как ты ладишь с ним? С твоей терпимостью ко всему.

- По-всякому,- осторожно сказала она, не умея и не любя жаловаться, и прибавила с излишним оптимизмом: - Все образуется.

- Зерно перемелется, мука будет? - сказал он ей в тон другую широко известную пословицу и встал из-за стола.- Пошли, а то мне не терпится. Хотел бы я, чтоб и с моей рацией тоже все перемололось. А то, что я сказал про пеленгаторы,- информация самая точная. Можешь считать, из первоисточника. Минута-другая связи совершенно безопасна, но злоупотреблять не следует.- И они пошли на квартиру к радисту - уже не прогуливаясь, а прямиком и быстрым шагом (но если бы за ними и следили, то и этому можно было найти иное и простое объяснение).

Радист ждал их у себя. Вид у него был чинный и озадаченный - как у хорошего немецкого мастерового, неожиданно попавшего впросак и не справившегося с работой. Рене взялась за рацию и нашла ее исправной. Приближался час передачи из Шанхая, она поймала знакомый почерк ее заместителя, который передавал шифровку на север: у него была особая манера передавать букву "л", она знала ее с тех пор, когда он сидел во Владивостоке. Она сразу установила с ним связь и, памятуя о пеленгаторах, немедленно ее оборвала. Она переглянулась с Зорге, оба посмотрели на радиста: тот сидел белый как мел и руки его тряслись. Зорге сильно расстроился - вместо того, чтобы, как Яков, задрожать в гневе.

- Что ж ты так? - спросил он радиста. Тот залепетал в ответ что-то невнятное про пеленгаторы и ушел - почти выбежал из комнаты из-за неодолимого стыда и чувства собственного бессилия.

- Кто б мог подумать? - Рихард искал ему и себе оправдание.- Вроде надежный парень. Я его еще по Германии знаю. Испугался пеленгаторов... Ладно. Дело хоть так, но сделано. Очень много уж материала накопилось...

Он конечно же не говорил, что за информация и откуда, и Рене не задавала ему вопросов. Только потом она, как все, узнала, что Зорге вошел в близкое окружение немецкого посла в Токио, пользовался его доверием, был у него кем-то вроде консультанта, имел доступ к приходящим в посольство документам и умудрялся переснимать их: не современной техникой, которую можно спрятать в очки или в булавку галстука, а тогдашней, громоздкой, допотопной...

- Что с ним будет? - спросила Рене.

- Да что с ним будет? - с досадой повторил он.- Отправлю назад с нервным срывом и с рекомендацией не посылать больше. Не губить же ему жизнь за то, что он сдрейфил. Эх, Рене, Рене! Почему я тогда не взял тебя с собой? Не доучилась бы немного, и что с того? Тебе ведь и звания не дали?

- Почему? Была рядовой, теперь старший сержант.

- Аа! - протянул он.- Это меняет дело...

Ее миссия была закончена: она восстановила связь, отдала деньги (про деньги она помнила бы и в полном беспамятстве) - ей оставалось теперь, для поддержания легенды, посетить какой-нибудь храм: она сама ничего не имела против этого, потому что оставалась любопытна, как и прежде.

Но поездка не удалась - вернулась полоса стихийных бедствий, нездоровья, недомоганий, затмений памяти и последующих пренеприятнейших прозрений. Она поехала в ближний Киото, попала туда как раз под Новый, 1935-й, год, посетила древний буддийский храм, от которого не получила никакого удовольствия, потому что ее постоянно мутило, тошнило и рвало: не то от беременности, не то от чего-то еще - вернулась в гостиницу с намерением лечь как можно раньше. Помнится, она столкнулась в лифте отеля с Хертой Куусинен, которой они незадолго до этого помогли перебраться из Шанхая в Японию. Херта разыгрывала здесь роль богатой американки, и это ей, видимо, удавалось - судя по тому, как увивались возле нее два молодых итальянца, очевидно, привлекаемые шелестом воображаемых ассигнаций. Женщины сделали вид, что не знают друг друга. Рене поспешила в номер, чтоб быстрее лечь и забыться, да не тут-то было. Из ресторана звенела музыка, прерываемая криками: шло празднование Нового года. Только она начала привыкать к этому шуму, послышался другой, уже нездешний, грозный, мерный и глубинный, словно идущий из-под земли грохот - потом все зашаталось, как на палубе. Началось обычное для Японских островов землетрясение, на которое местные жители не обращают внимания: праздник внизу продолжался как ни в чем не бывало - но для нее оно было внове и усилило, как в качку на корабле, ее тошноту и рвоту. Самочувствие ее было настолько скверное, что землетрясение она встретила уже с фаталистическим спокойствием: это, мол, стихийное бедствие и она не в ответе за него перед Центром - останется в номере и будь что будет. Но и этого оказалось мало. Все тряслось и ходило ходуном, когда в дверь постучали и вошла молодая японка. Беспокоить иностранцев в номере не было принято, и Рене насторожилась, напряглась и, собравшись с силами (а ей было так плохо, что она почти не различала черт лица вошедшей), спросила, что ей надо. Японка вместо ответа подала ей альбом и раскрыла его - там были все сплошь усатые мужчины. Зачем, почему?! Вошедшая, извиняясь, объяснила, что у хозяина гостиницы такие же пышные усы,- даже еще длиннее, что он состоит членом всемирной лиги усачей и каждый Новый год дарит своим гостям такие альбомы,- считая, видимо, что если с пустыми руками тревожить постояльца нельзя, то с подарком можно. Рене, которая готовилась к худшему, поблагодарила ее, попросила положить альбом на столик и остаток ночи провела в относительном спокойствии: даже землетрясение прошло - как проходит в наших широтах сильный, но короткий ливень...