Структура момента

- Я на два дня. Закажу надгробье и назад!

- Деньги нужны на надгробье?

- Не только... На дорогу и подарок...

- Сколько всего?

- Рублей пятьсот-шестьсот.

Он задумался не больше чем на секунду.

- He дaм.

- Я верну.

- Дело не в деньгах.

- А в чем?

- Я не могу участвовать в твоих дурацких затеях.

- Надгробье на могилу матери - это дурацкая затея?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

- Ты хочешь поехать туда, чтобы изображать из себя большого ученого, а я, умирающий старик, должен это оплачивать? Ты считаешь, это справедливо?

- То, что вам невыгодно, вы не слышите.

- Я все слышу. На могилу нужно рублей двести, не больше.

- Вы знаете, сколько стоит мрамор?

- Человек, получающий двести рублей в месяц, не должен претендовать на мрамор. А если уж так приспичило, то за три года, прошедших после смерти матери, можно было собрать хотя бы часть этих денег. Чтобы уж не все делать за чужой счет. У тебя есть свои деньги? Ну хоть немного? Чуть-чуть? Самая малость? Совсем ничего?.. Ни рублика? Ну вот видишь!- Старик удовлетворенно осклабился. - Тебе же надо было на последние деньги в ресторан ее отвести... А какая вторая просьба?

Я вытащил из кармана медаль.

- Откуда у тебя моя медаль? - Старик нахмурился.

- Она висела на вашем сером пиджаке. Я чуть в чистку не сдал.

Старик протянул было руку за медалью, но сдержался.

- Зачем она тебе? Не понимаю.

- Ну что вы прикидываетесь! Хорошо все понимаете.

- Хочешь прицепить чужую медаль и водить людей за нос?

Слушать это уже было сверх всяких сил. Я встал. Старик тут же опять сменил тон:

- Садись, садись. Что ты вскочил? Вечно ты обижаешься. Можно подумать, что я клевещу... Ну подожди...

Я спустился с веранды и пошел к зеленым воротам, изнутри подпертым коротким бревном.

- Подожди, я тебе говорю! - заорал Старик. - Слышишь?! Ты думаешь, мне жалко?! Стой, я тебе говорю, я же умереть могу! - Он рявкнул так, что сорвал голос и закашлялся. Пришлось остановиться. - Иди сюда. Ты же потом жалеть будешь, что угробил меня. - Кашель, но уже не очень натуральный, продолжался и когда я вернулся к веранде. - Деньги я тебе не дам. У меня самого иx мало. И я поклялся: пока ты не прекратишь свое вранье, я не дам тебе ни рубля. Когда мать твоя скончалась, поклялся.

- Да не врите хоть!

История с клятвой была похожа на выдумку, особенно неприятную из-за того, что Старик в общем-то был человеком правдивым. Велика же сила денег, если не жадный человек, имея в загашнике больше десяти тысяч - я видел сберкнижку собственными глазами,-врет с таким искренним волнением.

- Когда ты говорил, что из-за матери все выдумал, чтобы ее не расстраивать, я еще как-то мог это понять. Но теперь ее нет - для кого ты все это изображаешь? Кому какое дело, кончил ты университет или нет? Двое у тебя детей или ни одного? Доктор ты наук или мастер на фабрике валенок? Кому это нужно? Твоим друзьям? Родственникам? Для кого ты стараешься?

- Для себя. - Никакой надежды переубедить этого старого рационалиста у меня не было, так же, как и потребности излить ему душу, и все же я не смог удержаться от попытки объяснить ему кое-что, чтобы не так уж бессмысленно выглядело в его глазах вранье, к которому я время от времени прибегал в силу обстоятельств. - И не думайте, что это так уж глупо. Вам кажется, что ваша жизнь - пример того, как надо жить. А я доволен своей. А то, что мне трудновато иногда, - это ничего, я знаю, во имя чего мне трудно.

- Знаешь? - удивился Старик так, будто услышал о чем-то невероятном.

- Да, знаю.

- Во имя чего же?

- Какая разница - действительно я доктор наук или это моя выдумка? У меня есть все: и хорошая квартира, и работа, которая мне нравится, и зарабатываю я неплохо. А плюс ко всему есть еще то, о чем мечтала моя мать. И совсем не важно, что в реальности этого нет. Она мечтала, чтобы я стал ученым, и для нее эта мечта осуществилась. Так же, как и для моих друзей. Если бы я жил плохо, то другое дело, тогда бы можно было сказать, что я неудачник. А у меня все есть.

- Даже любовь...

- Даже любовь... И вам этого не понять... Неудавшаяся любовь ничем не хуже любой другой.

- Даже если из-за нее ты не получил образования и вынужден многие годы врать самым близким людям, единственной матери...

- От моей лжи никому вреда нет.

- Кроме тебя самого.

- И мне тоже никакого вреда.

- Это тебе так кажется. Все, кто врет даже из самых лучших побуждений, рано или поздно становятся жертвами своей лжи. Это универсальный закон, распространяющийся на всех и на вся, от отдельного человека до целого государства...

Нет, он был непрошибаем.

- Я же вам все объяснил... Мне лично абсолютно все равно, есть у меня высшее образование или нет. Оно было нужно моим близким, и для них я бы его получил. Какой мне от этого вред?

- А этой дамочке нужна была вечная, неувядаемая, жертвенная любовь, и она тоже ее получила.

- Да. И при этом она любит меня, несмотря ни на что.

- Что же она вышла замуж за другого?

Я махнул рукой:

- С вами бесполезно говорить, вы прагматик.

- Да, я прагматик. - Он усмехнулся, прикрывая зевок. - Если иметь в виду то, что я верю только в реально существующие вещи, - он еще раз зевнул и вдруг совсем сник, видимо устал, - и не цепляюсь за воображаемые ценности. Но я хочу, чтобы ты поверил - мне не жалко денег! Хочешь верь, хочешь нет! В тот день, когда ты скажешь всем правду, я дам тебе любую сумму. Не усмехайся. На дело, конечно. Выбрасывать деньги я не собираюсь. Я их горбом заработал, так же, как и все остальное...

- А насчет медали вы тоже дали клятву?

Старик потерял интерес ко всему - и к разговору, и к медали; воспитательный порыв пропал так же стремительно, как и возник.

- Да возьми ты эту медаль. И езжай куда хочешь. - Он махнул рукой. - В один прекрасный день проснешься, но поздно будет...

- Я не могу не поехать. Неужели вы не понимаете?

Старик ничего не ответил.

- Я хочу спать, - сказал он капризно. - Ты утомил меня. Я скоро умру, и все останется тебе. Я уже написал завещание.

- Какое завещание?! Что вы говорите? Вам еще жить и жить. И вообще, при чем тут я? У вас есть племянники.

- Я их терпеть не могу, этих молодчиков. И их мать. А они меня. Почему я должен им что-то дарить? Ты заботишься обо мне.

- Я делаю это не из-за денег. Я у вас в долг просил.

- Знаю, знаю, - проворчал Старик. - Я все про тебя знаю. Ты благородный человек. Хоть и врун. Благородный врун. Ну ладно. Ты все-таки поедешь?

- Да.

- На сколько?

- На два-три дня.

- А где деньги возьмешь?

- Достану где-нибудь.

- Не забудь на работе отпроситься. А то ведь выкинут, не посмотрят на то, что лауреат Государственной премии. - Старик хихикнул и прикрыл глаза. Через несколько мгновений он уже спал, прихватив с собой улыбку, как ребенок.

Старик часто улыбался во сне. В жизни оставалось еще так много приятного, что даже относительная близость смерти не омрачала его существования. Старик считался крупнейшим специалистом по азербайджанскому фольклору. И осенью надеялся выехать в последнюю, предсмертную, как уверял всех, экспедицию в район Кельбаджар; не было дня, чтобы он не говорил об этом.

Старик улыбался во сне еще и потому, что любил свое прошлое. Ему было о чем вспомнить, и, перебирая, как бережливый коллекционер, события своей бурной жизни, он получал больше удовольствия, чем какой-нибудь обладатель ценных старинных монет или редчайших марок.

И еще - и это было, пожалуй, самым главным - Старик получал удовольствие от самой жизни: от чистого воздуха, вкусной еды, от разговоров со сторожем, от чтения - от всего, что подтверждало то, что он еще жив.

И, конечно, ему нравилось, что он ни от кого не зависит на старости лет. Старик ценил свободу и именно этим объяснял свое заинтересованное отношение к деньгам - они были для него "материальным обеспечением свободы и независимости"; сами деньги, по его уверениям, не представляли для него никакой ценности.