Dominus bonus, или Последняя ночь Шехерезады

При слове "экстаз" проходивший как раз мимо нас церковный служитель строго взглянул в нашу сторону.

- Пойдем отсюда, - шепнул мне Андреас.

Я покорно последовала за ним. Мы покинули собор через какой-то боковой выход и оказались недалеко от спуска, ведущего прямо к берегу Рейна. После полутьмы, царившей внутри собора, нежное весеннее солнце слепило нам глаза. Прохладный ветерок накатывал на нас свои нежные волны.

- Если хочешь, - предложил Андреас, - можешь прогуляться со мной по Рейну. Мне все равно через час на работу, так что возвращаться домой не имеет смысла.

- Опять петь? - спросила я.

- Да нет, - рассмеялся он. - Еще одного концерта я бы сегодня не выдержал. Впрочем, хор - это не работа никакая, а просто так, для удовольствия, что-то вроде хобби. Нам за концерты никто и не платит, все пожертвования идут в фонд Собора, ну и на дирижера, который с нами репетирует. Так что деньги зарабатывать приходится совсем в другом месте.

- Тогда тебе, наверное, надо переодеться, - предположила я.

Андреас и вправду после выступления так и остался в черном парадном костюме с белой рубашкой и с бабочкой у воротника. Этот наряд удивительно шел ему и заставлял многих прохожих, практично одетых для воскресной прогулки в джинсы и свитера, с удивлением поглядывать на нас.

- К счастью, переодеваться не надо, - ответил Андреас. - Для моей работы этот костюм вполне сгодится. Вернее, это и есть мой рабочий костюм, а для концертов я его уже так, во вторую очередь применяю.

- Где же ты работаешь? - удивилась я. - В кино? На телевиденье?

Мне вспомнилось, что по телевизору, стоявшему в холле нашего общежития, часто показывали сериалы, почти полностью состоящие из сцен на балах для высшего общества и торжественных приемах. На этих приемах герои важно прохаживались взад и вперед с бокалами шампанского в руке, там они влюблялись, плели свои интриги, там же снова расставались, а иногда даже и умирали. И все мужчины, появлявшиеся в этих сериалах, носили такие же элегантные костюмы, как Андреас. Подобные размышления и заставили меня высказать свое предположение.

Андреас рассмеялся:

- Ну почти, почти. Совсем близко. Попробуй еще разок - может, угадаешь... На самом деле, я работаю в ресторане.

- Ах, в ресторане?

Мне почему-то представилось, как Андреас в величественно-небрежной позе, но все с той же ангельской всепрощающей улыбкой сидит за богато накрытым столом, к которому согнувшие спины дарители приносят все новые и новые яства.

- Да, в ресторане, - подтвердил он. - Официантом.

- Правда? - я немного удивленно посмотрела на него.

- А что тут особенного? Работа как работа. Платят, правда, не ахти как, зато чаевые всегда есть.

Мы спустились к Рейну и слились с потоком гуляющих вдоль променады.

- Так что ты там про религиозный экстаз говорила? - вернулся Андреас к теме, начатой мною еще в соборе. - Неужели и вправду так пробирает?

Меня удивил его иронический тон.

- А ты? Ты разве ничего не чувствовал, когда пел? - спросила я.

- Конечно, чувствовал. Красивую музыку чувствовал. Чего еще надо?

- Разве ты не думал о смысле тех молитв, из которых состоит месса?

- Если честно, я ни слова не понимаю по латыни, - признался он. - А наш дирижер заботится только о том, чтоб мы произношение чисто автоматически правильно усвоили. Вот тебе и весь религиозный экстаз... Хотя, знаешь, так, наверное, оно и лучше: если б я все понимал, то, может, вообще такие вещи петь не смог бы: противно обращаться к Богу со всякой восторженной чепухой. Я бы себя перед ним, наверное, не лучше той публики ощущал, которая неистовствует перед МС Герхардом или ему подобными. С той только разницей, что МС Герхард, какой-никакой, а все-таки настоящий, а Бог, ко всему прочему, всего лишь придуманный. Биться лбом о землю перед реально существующий идолом - глупо, но перед воображаемым - глупо уже вдвойне.

- Так значит ты ни на капельку, ни на чуть-чуть не веришь в Бога? спросила я почти дрожащим от волнения голосом.

- А ты? - его тон неожиданно стал серьезным.

- Я... стараюсь верить.

Некоторое время мы шли молча: Андреас, казалось, ждал от меня дальнейших объяснений, и, собравшись с мыслями, я продолжала:

- У меня в жизни был один пример, когда Бог мне помог или почти помог... Случилось это лет десять назад. У нас дома жил тогда попугайчик, знаешь, маленький такой, волнистый называется. Он даже говорить немного умел, я сама научила. Я ему еще в клетку всякие кольца и качельки повесила, так он кувыркался там все время, с утра до вечера. Ужасно забавно, знаешь?

- Бедная птица, - Андреас покачал головой, - тяжело, наверное, в неволе

- Да нет! - горячо запротестовала я. - Если б ему тяжело или грустно было, он бы ни за что ни говорить, ни кувыркаться не стал. Это во всех книжках про попугаев написано. Да мы и дверцу клетки никогда не закрывали: он по квартире мог совершенно свободно летать, когда хотел. Мы думали, что это безопасно. Но однажды - дело было летом - он вдруг выскользнул в форточку и никогда больше не вернулся. Я его искала, конечно. Объявления по всему району развесила, но никто так и не отозвался. Мне ужасно страшно было за моего попугайчика: вдруг, думаю, его кошка во дворе съела, или он климата нашего не выдержал, или еще что-нибудь в этом роде. А главное - дом наш как-то опустел, никто больше не чирикает, не играет. Так грустно, так грустно... - я опустила голову и всхлипнула.

- Печальная, конечно, история, - согласился Андреас. - Но при чем же здесь добрый Боженька?

Подавив слезы, я продолжала:

- Тогда у нас в России религиозный подъем после застоя еще только начинался. Церковь потихоньку выходила из подполья, но я этим всем как-то не увлекалась. Не то что не верила, а просто не задумывалась. Но после того, как попугайчик мой исчез, мне так тяжело на душе стало, что просто невозможно. Вот я и решила - раз никто и ничто больше помочь не в силах, то почему бы не обратиться к Богу. Да, была у меня такая мгновенная идея. Ну и пошла я в церковь, хоть без особой надежды, но пошла. И что ты думаешь? Бог снизошел ко мне - по крайней мере, такое у меня было ощущение, - утешил, дал душевное спокойствие и силы жить дальше без моего попугайчика. Я тогда и окрестилась...

- Странно, что Бог тебе самого попугайчика не вернул, - проговорил Андреас, но без всякой иронии, а наоборот, как-то задумчиво покусывая губы, будто этот вопрос всерьез волновал его.

Я пожала плечами:

- Наверное, я не заслужила. Мало ли какие он требования к человеку предъявляет?.. И все-таки, знаешь, я все еще надеюсь на это, то есть на то, что мой попугайчик когда-нибудь прилетит назад. Я даже его клетку никуда не отдала, и все игрушки тоже до сих пор на месте.

- Сколько лет, ты говоришь, прошло? - спросил Андреас. - Десять? Навряд ли теперь, конечно, вернется. Если только и вправду Бог вмешается, - он усмехнулся. - Но на это рассчитывать особо не приходится.

- Почему? По крайней мере, я стараюсь на всякий случай вести себя хорошо и по возможности ему угождать, - я отерла навернувшиеся на глаза слезы. - Нельзя же совсем без надежды?.. Хотя, знаешь, чем больше надежда, тем сильнее и сомнения. Вот я слушала сегодня вашу мессу и, на самом деле, как я тебе говорила, почти в религиозный экстаз впала, а значит надежда на то, что где-то есть Бог, готовый меня услышать, вспыхнула во мне с особенной силой. Но и сомнения явились в невиданном до сих пор количестве. Ведь в такие минуты ждешь, что Бог как-то проявит себя, каким-нибудь образом ответит на твои сильные, почти сверхъестественные чувства. Но он молчит, или я просто плохо поняла его в этот раз. Вот потому мне и стало грустно после концерта... И все-таки я продолжаю верить, что бы там ни случилось...

Дальнейший разговор как-то не клеился. Андреас неожиданно погрузился в задумчивость и на мои реплики отвечал либо рассеянно, либо неохотно. Мы дошли до его ресторана, который находился недалеко от Рейна, в одной из узких улочек так называемого Старого Города. Через обрамленное изящно подобранными по краям тяжелыми парчовыми шторами окно я увидела небольшой зал, напомнивший мне будуар какой-то императрицы в одном из загородных дворцов Петербурга. С потолка, расписанного изображениями охотничьих сценок, свисала роскошная хрустальная люстра. На мраморном камине стоял фарфоровый амурчик, сжимающий в руке трехглавый подсвечник. Покрытые белоснежными скатертями столы с изогнутыми ножками ломились от подготовленных для посетителей тарелок, бокалов и всевозможных приборов, пока еще неиспользованных и девственно чистых. Сложенные в причудливые веера салфетки, установленные в специальном бокале перед каждой тарелкой, венчали это хрупкое великолепие и были похожи на паруса, готовые в любой момент с легкостью унести столики со всем их грузом в открытое плаванье.