Белая береза

— Фамилия? — спросил его Волошин.

Выждав секунду, не отрывая от командира смелых карих глаз, сержант ответил не спеша, не повышая голоса:

— Юргин, товарищ майор.

— Сибиряк, что ли?

— Угадали. С Енисея.

— Он отстреливался?

— Да, немного, — нехотя ответил Юргин.

— Вот что, орлы! — заговорил Волошин, обращаясь уже не только к Юргину, но и ко всем бойцам. — От лица службы за смелость благодарю! Солдаты ответили на благодарность, и Волошин тут же добавил: — А теперь отведите его вон туда… Подальше отведите! И покараульте. Ясно?

— Есть! — не спеша козырнул Юргин.

Курта Краузе увели.

— Отправить в штадив, — распорядился Волошин.

После этого майор Волошин пробыл на стоянке совсем недолго. Расправив на ящике измятую карту, он показал наконец Лозневому, где должен остановиться его батальон для занятия обороны.

— Батальоны Верховского и Болотина, — пояснил он Лозневому, оседлают большаки и будут сдерживать немецкие колонны, а ты будешь стоять в центре между большаками, по этим вот высоткам, по опушкам лесков…

Сдерживая волнение, Лозневой начал делать пометки на своей карте. Перед глазами пестрило: казалось, что значки, цифры, зеленые пятна и названия селений ползают по карте, как живые, убегая от ядовитого синего карандаша.

— Стой! Где метишь? — остановил его Волошин.

— Ах, вот где! Извините, товарищ майор.

— Так вот, комбат, — продолжал Волошин, — надо занять рубеж, окопаться и стоять! Без приказа — ни шагу! — Голос его зазвучал твердо. Умереть, но не сходить с места! Стоять до последнего!

Указав на карте, где намечено устроить его командный пункт, майор Волошин быстро собрался и ускакал с автоматчиками из леска.

Встреча с майором Волошиным была самым важным событием в жизни Лозневого за последние дни. Проводив командира полка, Лозневой крикнул своего начальника штаба, лейтенанта Хмелько. Тот давно и с нетерпением ожидал этого вызова, чтобы узнать новости. Легкой мальчишеской походкой, позвякивая шпорами, он подбежал к комбату, вскинул ладонь под козырек фуражки. Не глядя на Хмелько, пересыпая на ладони литые бронзовые желуди, Лозневой спросил шепотом:

— Знаешь, кто мы?

— Мы? А кто?

Кинув горсть желудей по земле, посыпанной опавшей золотистой листвой, Лозневой прошел мимо Хмелько, на ходу бросив тому в ухо одно слово:

— Смертники!

XI

Откинув ветку орешника, капитан Озеров увидел Матвея Юргина. Присев на корточки среди еловых и березовых пеньков у небольшой лужицы, посыпанной опавшими листьями, смуглый угрюмый сержант обтирал задымленный бок своего котелка мокрым пучком лесной осоки.

— А, земляк! — приветливо окликнул его Озеров.

Юргин поднялся, оставив котелок у лужицы; задерживая на подходившем Озерове смелый взгляд, спросил:

— А вы, товарищ капитан, тоже из Сибири?

— Тоже из Сибири. Только с Оби.

— О, тогда верно: земляки! — улыбнулся Юргин.

— Да ты делай свое дело, делай! — Озеров подошел к лужице, присел на пень и, когда Юргин опять взялся за пучок осоки, спросил: — Давно из дому?

— Давно! Я на сверхсрочной.

— А в полк как попал?

— Из госпиталя. После лечения.

— Ранен?

— В самом начале поцарапало немного…

Подняв прутик, Озеров разогнал несколько листьев со средины лужицы, на чистом месте выпрямились торчавшие со дна зеленые шильца осоки. Просыпавшись сквозь листву ближней березы, на гладкое темное дно лужицы упали солнечные блестки мелкой и тонкой чеканки.

— Коммунист?

— Да, с весны.

— В Сибири-то чем занимался?

— Известно, в колхозе… промышлял в тайге.

— За белкой?

— Больше за белкой.

— Ее у вас там, на Енисее, много!

— Тьма!

Немного еще помолчали. Юргин старательно оттирал гарь на дне котелка. В леске подзатихли солдатские голоса — все, должно быть, отдыхали после обеда. Издалека, с обоих флангов, доплескивало гул орудий. Иногда легонько встряхивало землю — над лужицей трепетали зеленые жала осоки.

— Ну как, не надоело еще? — спросил Озеров.

— Что "не надоело"? — насторожился Юргин.

— Отступать-то?

— Эх, товарищ капитан! — Юргин с досадой бросил в лужицу истертый пучок осоки. — Так обидно, что душу рвет!

— Ты вот что, земляк, скажи мне… — Озеров оглянулся назад, затем спросил потише: — Отчего это у нас немцев так боятся, а? Что такое? В чем дело?

— А кто боится?

— Да многие.

— Ну нет, — спокойно возразил Юргин. — Таких, товарищ капитан, совсем мало. Нет, против немцев особого страху не видать. У кого заячья душа, тот, понятно, и свою тень увидит — без памяти шуганет в кусты.

— Отчего же… чуть что — паника?

— А это, товарищ капитан, из-за танков и самолетов, — ответил Юргин. — Немцев наши ребята не боятся, говорить не приходится, а вот их танков да самолетов побаиваются, это верно. Многие ведь и в бою еще не были, не нюхали пороху, а машины — они… От одного их воя, черт возьми, оторопь берет! А ведь у нас… Можно сказать?

— Конечно, говори все, — разрешил Озеров.

— Техники у нас маловато, товарищ капитан, вот что! — Юргин кивнул на свою винтовку, что стояла на сухом месте под елкой. — Что с ней сделаешь против танка? Не по этой дичи. Ну, а бутылки эти… Тоже можно?

— Говори все, не бойсь!

— Я не боюсь. — Матвей Юргин улыбнулся одними губами. — Когда речь зайдет среди бойцов, я эти бутылки сам хвалю. Зажечь танк этой горючкой можно, она вон как полыхает! Ну, а все же эти бутылки — от большой нужды. Плохая от них утеха.

Озеров слушал, наблюдая, как листья, разогнанные им, вновь сходятся к средине лужицы. Потом хлестнул по лужице прутиком.

— Обожди, земляк! Все, что надо, будет!

— Я верю, что будет.

— И танки и самолеты! Все! Обожди только.

— Да мы ничего, потерпим, — пообещал Юргин.

— А пока и бутылками надо жечь!

— Что ж сделаешь! Будем жечь! — Юргин помедлил, взглянул на Озерова и продолжал горячее: — Оно, товарищ капитан, и с таким оружием, какое есть, можно бы воевать лучше, да тут одна заковыка… Диву я даюсь! Сколько мы отходим, сколько земель и добра бросаем, сколько нужды терпим, а нет, многим еще не дошла эта война до печенок! Не дошла! Помаленьку начинает доходить, а еще не совсем. Вот когда дойдет — тогда все! Это как на пасеке… Залезет медведь лапой в улей — и вот поднимутся пчелы! И сначала, пока, видно, не поймут толком, что случилось, — вот вьются, вот гудят! А как поймут, что медведь начисто зорит улей, — и пошло! Облепят медведя, и тому только дай бог ноги! Извиняюсь, товарищ капитан, может, я не так соображаю?

Озеров поднялся, сказал:

— Ну, земляк, порадовал ты меня! Соображаешь ты правильно, очень правильно! — Опустил глаза. — Ненависть — самое сильное оружие. Но это оружие, Юргин, нам не привезут из тыла. Мы сами, на ходу, должны его ковать. Понял?

— Я это понимаю, — сказал Юргин.

— А теперь, земляк, вот что: бери винтовку — и пошли. Он где, немец-то? Надо отправлять его в штадив. Сейчас я крикну людей. Далеко он?

— А вот тут, недалеко.

Курт Краузе сидел под маленькой темнокожей липкой. Перед ним стоял новенький зеленый котелок с густой мясной лапшой. Вокруг на поляне сидели солдаты. Они с любопытством наблюдали, как пленный, не скрывая своей природной жадности, орудовал в котелке ложкой.

— Ешь, ешь! — сказал Андрей, увидев, что пленный заглядывает в котелок. — Мало будет, еще принесу. Ешь!

— Здоров жрать, — подивился боец Дегтярев.

— Жрет что надо! — подтвердил и Умрихин. — На удивленье.

— А сух — в чем душа.

Раздвинув кусты, на поляну вышел Матвей Юргин, а за ним — капитан Озеров. Раздалась команда:

— Встать!

Через минуту автоматчики увели Краузе. Поглядывая на котелок, оставшийся под липкой, Озеров спросил солдат:

— Кто принес?

Андрей вытянулся перед командиром:

— Я, товарищ капитан!

— Тебе, что же… приказали накормить его?